Жена. Милый…
Буассон. Постой… Тсс…
Жена. Что с тобой?
Буассон. Молчи…
На стену на фоне неба взбираются два человека. Один силуэт среднего роста. Другой повыше и тощий. Они разваливаются, задирая ноги. Это Франсуа и Жак.
Знакомые голоса…
Франсуа. Ф-фух…
Жак. Посмотрите на этого долговязого.
Франсуа. Да, я долговязый. Я молодец. Хочешь, я воспою себя? «Он пришел долговязый и сел на стену Парижа. Он задирает длинные ноги и смотрит на них при свете луны. Он вытягивает сжатые руки, и пальцы его хрустят. (Зевает.) Он смотрит на мир и зевает…»
Жак. Молчи, дьявол.
Франсуа. Вот Париж… Я снова пришел к тебе, Париж. Большие черные птицы летят под луной в синем небе. Я пришел, и голова моя в снегу. Колпак мой драный, перо сломано и плечи покрыты пылью. Здравствуй, Париж.
Буассон, сняв шляпу, делает шаг к стене с фигурами и кланяется.
Жак. Ты так ждал встречи с городом. Откройся ему. Объяви свое имя. Видишь, тебя приветствуют толпы? Ну чего ты ждешь? Откройся.
Франсуа. Я жду, когда передохнут мои комментаторы со шляпами в руках. Ну, прыгай.
Исчезают.
Жена (шепотом). Кто это был?.. Почему ты кланялся? Я боюсь…
Буассон. Мне самому не по себе… Это был Франсуа Вийон…
Явление 3
Перед занавесом монах и Сен-Поль, папский нунций.
Нунций. Все ли готово?
Монах. Вот еще образ святой Варвары взять. Господи, хоть бы все прошло удачно!
Нунций. Что за малодушие, сын мой?
Монах. Такие времена, ваша милость. Народ стал буйный. Святых не чтит. Пришлет ли король солдат?
Нунций. Обещал прислать.
Монах. Да, стадо запаршивело.
Нунций. Каков пастырь, таковы и овцы. Неслыханное дело: король теснит великие фамилии голытьбе на радость!
Монах. Голытьба поднимает голову. Только бы этот бродяга не явился.
Нунций. Не надейся, сын мой. Сатана пирует в Париже, и слуги его ликуют.
Монах. Заметьте, ваша милость. Чуть малейшее броженье – тотчас появляется этот проходимец.
Нунций. Черви разводятся на гнилом мясе.
Монах. Как только Вийон появился в Париже, все подонки подняли голову.
Нунций. Подонки подонками и остаются. Их можно купить, можно выслать. Но волнуются суконщики и оружейники. Это похуже. А подмастерья ходят за ним стадом, распевая безбожные песни. Студенты ночи напролет поют его куплеты, и весь Париж становится сумасшедшим домом… Ну, благослови тебя Бог… Иди.
Уходят. Занавес открывается. Площадь перед собором. Народ. Стражники.
Появляется монах. Шум стихает.
Монах. Достолюбезные братья и сестры во Христе! Святая римская церковь, общая наша мать, обратила лицо свое к Франции и узрела ее бедствия. Страданья ее народа неописуемы. Бедствия, постигшие эту землю, вот уже сто лет наполняют ужасом сердца христиан. Доколе будете терпеть? Вопрошаю вас! Доколе жизнь ваша будет столь голодна и морозна? Разве не умирают дети ваши, разве не бьет засуха поля ваши?
Голос. Правда, святой отец!
Монах. Слезы льются у святой церкви! Плачет она и ликует. Плачет от страданий своих детей. Ликует же, ибо знает о том счастье, что ждет в садах Богородицы души страждущих, тех, кто земную юдоль проходит по пути стенанья! Грех бродит по миру… (Останавливается.)
Появляются поющие песню Франсуа и Жак.
Голос. Э, Франсуа… Пришел покаяться?
Голоса. Тсс!.. Тише!..
Франсуа. Продолжайте, месье! Я вам помешал! Вы остановились на словах: «Грех бродит по миру».
Хихиканье.
Монах. Грех бродит по миру! Сатана пирует в Париже, и слуги его ликуют! Покайся, неразумный народ! Покайся, народ заблудший и погибающий!
Франсуа вскакивает на бочку.
Франсуа. Почему остановились, отче? Вы хотите, чтобы я продолжил проповедь? Ведь мы же знаем, как это делается. (Обращаясь к народу.) Говорил он вам про ваши бедствия?
Голоса. Говорил!..
Франсуа. Каяться велел? Ах да, велел. Значит, будет требовать денег. Он скажет, что все беды ваши от того, что римская церковь забыта вами, храмы оскудели и Богородица сидит некормленая! А когда вы сами будете есть досыта? Вы будете есть на том свете! Скорее помирайте, люди, и вы будете обедать с ангелами! А почему этот монах сам не хочет помирать? Ему еще есть не хочется!
Монах. Не слушайте еретика! Господь ниспосылает испытания и смерть только тем, кого он любит!
Франсуа. Люди! Теперь вам понятно, почему расплодились монахи? Господь терпеть не может монахов и смерть на них не посылает!
Хохот.
Они гложут вас, дурачье! Они сосут вас и требуют, чтобы их благодарили. Конечно! Дайте им десятину! Дайте им десятую часть и от хлеба, и от вина, и от овец, и от дочерей ваших, а потом покайтесь! В чем каяться, я вас спрашиваю. Не в том ли, что дали им десятину?!
Монах. Еретик! Закон церкви – божественный закон!
Франсуа. Врешь, монах! Каждый божественный закон написан либо в Ветхом, либо в Новом Завете; и ни в одном из них я не нашел, чтобы попеченье о светских делах было поручено духовенству! Разве мы звали этих попов? Разве мы сами не сумеем съесть свой хлеб и плодить своих детей? Разве нам нужна помощь? Смотрите: вы в лохмотьях, а от попов разит розовым маслом. Ваши желудки пусты, как и ваши кошельки, а у богачей и попов желудки набиты жареным хлебом и мясом перепелов. Вот стоят оружейники! Где ваша сила, кузнецы? Все съедено синьорами и попами! Вот красильщики! Эй, красильщик! Одежда твоя в лохмотьях, ты грязен и немыт! Весь ты смердишь, как тухлая рыба, и желудок твой съеден черным паром! А кто эти люди, бледные как смерть, которая стоит у них за спинами. Смотри, монах, – это ткачи! Они в подвалах ткут пряжу, чтобы ты ее носил. Они сидят скрюченные, как нерожденные младенцы, упираясь сердцем в свои колени! Стены трясутся от их хриплого дыхания! А вон господин стоит на пороге дома бедного художника… Желаете посмотреть вещи, месье? Ну, пожалуйста, месье! Это все хорошие вещи… Вот эту я делал пятнадцать ночей… Я согласен уступить… Может быть, вот эту, месье! Месье, месье, не уходите! У меня маленькие дети!.. А господин уходит, не взглянув. Смейся, монах!.. Я вижу, как рыдает этот художник… Это хороший художник, потому что нахальная бездарность, заломив перо за спину, торгует в передних у вельмож. Счастье людей у всех под руками, но оно легче дается грабежу, чем жизни трудовой.
Монах. Народ, не слушай его! Это бунтовщик!! Вийон, я проклинаю тебя, а Парижу предрекаю несчастье!
Вийон падает на бочку в корчах. Все в ужасе замирают.
