Я поняла, что он этого хочет, и сразу пошла к выходу. Сердце у меня прямо выпрыгивало. Я увидела, что они меня заметили и двинулись вслед за мной.
Я шла по Петровке и только думала: хочу пройти так, как он описал. По-моему, у меня получилось. Только сердце прямо выпрыгивало. Я была не я, была какая-то совсем другая. Это было как чудо. Потом я оглянулась и вижу, они все стоят в дверях пассажа и смотрят на меня. А потом вслед за мной побежал долговязый парень. Он догнал меня, тронул за локоть. Я подняла к нему лицо и увидела, что лицо у него растерянное.
Я эту вечеринку в доме долговязого парня, которого звали Володя, запомнила на всю жизнь.
– Я поднимаю этот бокал за прелестную хозяйку дома, – говорит тамада, веселый такой человек, шутник.
И сам улыбается, как шутник, и все смотрят на приветливо улыбающуюся мать Володи, которая выглядит совсем молодой под светом австрийской люстры.
– Мама вне конкурса, – говорит брат Володи.
И все приветливо смеются, и мать приветливо смеется, а поэт встает.
– За хозяйку дома, – говорит он. – За доброе ее здоровье, и долгое счастье, и радость в учениках и в делах их.
Он тянет руку с бокалом совсем в другую сторону, и все, не понимая, глядят то на него, то на старушку, которая сначала бледнеет, а потом вспыхивает девичьим румянцем.
Все растерянно галдят и чокаются только тогда, когда поэт выпивает свой бокал и целует руку старушке, и Володя кидается с ней чокаться.
…Разговоры… разговоры…
У меня и сейчас они в памяти. И то, как Володя, неприкаянный, бродил среди гостей.
– Вчера Варя верблюжиное одеяло купила, уцененное, мне на дачу… Очаровательное, вместо байкового.
– Два месяца щенку. Льет на пол. Вот все и кричат на него.
К Володе оборачивается тамада, веселый такой человек, шутник.
– Когда вся компания весело ликует, – сказал он и икнул, – нужна музыка. Володя, возьми гитару.
– Когда вся компания весело икает, – сказал Володя.
– Клаша, поставь Бернеса, – сказал тамада. – Парни, парни… как она там?.. Умным себя ставишь, а я тебя вот каким знал.
– Маска, я тебя знаю, – говорит Володя.
Поэт молчит. Я молчу. Учительница молчит.
– Так вот и живем, – говорит брат Володи. – Физики и лирики, вернее археологи. Атмосферочка.
– Давай, давай развлекай гостя, – говорит Володя. – Век поэзии кончается.
– Знаешь, не делай из меня идиота, – говорит брат.
– Кончается поэзия или нет? – спрашивает Володя.
– Вова, мы люди простые, – говорит жена брата. – Нам бы факты.
– Маска, я тебя знаю, – говорит Володя.
…Разговоры… разговоры…
– Факты – это вещь, – говорит брат. – Остальное – идеология.
Поэт смотрит на него и на его прелестную жену.
– Два художника пишут портрет женщины, – говорит он, и та поправляет волосы. – У одного получается мадонна, у другого – мещанка. Вот тебе и факт.
– Идеология, – говорит брат. – Это для Кати.
– Катю не трогай, – говорит Володя.
– Идеологию тоже, – говорит учительница.
– Ты можешь сформулировать свою мысль? – спрашивает брат.
– Могу, – говорит поэт. – Произведение искусства отличается от факта на величину души автора. Так будет понятно?
– Браво! – говорит учительница, и глаза ее блестят. – Катя, слышите? Столько лет!.. Мой ученик!..
Она теперь совсем молодая.
– Хаз-булат удалой-й… Бедна сакля твоя, – запевает компания у окна. – Золотою казной… я осыплю тебя-а…
– Кто это? – спрашиваю я.
– Это все мамина родня, – говорит Володя. – Бабушка здесь ни при чем.
– Дам коня, дам кинжал… дам винтовку свою-у… А за это за все… Ты отдай мне жену-у…
– Все смешалось в доме Облонских, – говорит Володя. – Вы не находите?
И лицо у него совсем несчастное.
Потом я с поэтом, этим непонятным человеком, вхожу в тесную комнату. Я не могу понять, зачем он привел меня сюда на эту страшную вечеринку. Может быть, чтобы показать, что человек и в семье может быть совсем одиноким? Может быть, чтобы я не стремилась к дому, какому попало, а только к настоящему? Может быть… Только зеленое окошко телевизора в этой комнате и кто-то приник к спортивной передаче. Тихо. Какое мне дело до незнакомого мне Володи! Ну да, ну он влюбился в меня – это было видно сразу. Я и сама стала какая-то другая от этого. Да мне-то что?
– Надо что-то делать, – говорю я.
– Ну как? – спрашивает он.
– Жуть… – говорю я.
Входит учительница.
– Наверно, надо что-то объяснить? – говорит она. – Ты не ожидал, что мы так живем. Да?
– Ладно. Все пустяки.
– Давайте я за такси сбегаю, – говорю я. – У меня есть деньги.
– Сиди, – отвечает он. – А хорошо бы достать машину. Пил лишнее.
– Сейчас вызову по телефону, – говорит учительница.
Она выходит. Тихо в комнате. Только зеленое окошко телевизора. Оборачивается мужчина.
– Если я вам мешаю, я могу уйти, – говорит он обиженно.
– Да. Мешаете, – жестко говорит поэт.
Мужчина поднимается, идет к двери. Тихо. Поэт оборачивается ко мне. Я смотрю на него со страхом. Вот оно, свидание. Настоящее. Взрослое.
– Катя, приведи Володю, – говорит он.
– Сейчас, – подскакиваю я.
Я бегу в столовую, где уже бухает гитара и Володя поет какую-то чушь.
Я ему киваю, и он сразу бросает петь и идет вслед за мной. Но за нами увязывается его брат.
– Иди спой, – говорит он. – Неудобно.
– Он не хочет, – говорю я. – Хватит!
– Ого! – говорит брат, оглядывает всех и уходит.
Мы с Володей стоим в дверях.
– Иди сюда, певец, – говорит поэт.
Володя садится рядом, с ним. Я усаживаюсь на тахту.
– Могу и вам спеть, – говорит Володя. – Мишка, Мишка, где твоя улыбка… полная этого, как его… огня…
– Перестаньте, – говорю я.
– А если я не могу больше, – говорит Володя. – Тогда как? Почему ты не поешь? Ты поющий? Или только презирающий?
– Иногда поющий, – говорит поэт.
– Почему тогда не поешь?
– Мою песню пьяным не поют.
– Я не пьян.
– У тебя соус «Южный» на губах.
Володя вытирает рот и протягивает гитару. Поэт обхватил гриф цепкими пальцами и взял простой аккорд.
