Вошла Нюра.
Молнии метались в глазах Глеба, когда он смотрел то на Нюру, то на Сапожникова. А брови были гневно сдвинуты.
– Чтой-то вы какие? – спросила Нюра.
– Какие? – сказал Сапожников.
– Будто испугались, что ли, чего-то?
– Ничего я не испугался, – успокоил Сапожников.
– Да нет, вот он испугался.
– Его Глеб зовут.
– Нюра, – сказала Нюра. – Да мы же знакомые.
Глеб пожал ей руку. Нюра вышла и начала греметь на кухне.
– Ну, знаешь, – сказал Глеб, – если так выглядит счастливый человек…
– Не торопись, – сказал Сапожников. – Неважно, как он выглядит.
И тут Глеб совершил ошибку. Он сказал:
– Я еще побуду у тебя.
Вошла Нюра и стала накрывать на стол.
– Мы не хотим есть, – сказал Сапожников.
– Аппетит приходит во время еды, – сказала Нюра.
– Это верно, – подтвердил Глеб. – В здоровом теле – здоровый дух! Волга впадает в Каспийское море. Лошади кушают овес…
Сапожников пнул его под столом.
– Скажите, Нюра, – спросил Глеб, – вы счастливая?
– А это как?
Глеб облегченно засмеялся.
– Он спрашивает, знаешь ли ты, что значит хорошо жить? – сказал Сапожников.
– А он плохо живет? – спросила Нюра. – То-то я гляжу, боится чего-то.
– Ничего я не боюсь.
– А ты не бойся, живи хорошо.
– Что значит хорошо жить? – догадался спросить Глеб, пересиливая себя.
– Хорошо жить, – ответила Нюра, подумав, – это жить хорошо.
Когда Нюра вышла за чайником, Глеб сказал:
– Она полная дура… или…
– Или… – сказал Сапожников. – Или. Не торопись.
Глеб откинулся на стуле и, чтобы не глядеть на Сапожникова, стал смотреть в окно. Сапожников был тоже растерян.
– Хорошо жить – это жить хорошо, – сказал Глеб. – Я жил плохо, неправильно.
– Между прочим, это ее единственный афоризм за всю жизнь, – сказал Сапожников.
– Она сама афоризм, – ответил Глеб.
– Глеб, ты же талант. Что ты сделал со своим талантом?
Что-то хлопнуло за дверью на кухне. Потом вошла Нюра и поставила на стол бутылку портвейна.
– Я не буду пить, – сказал Глеб.
– И мы не будем, а по рюмке выпьем, – сказала Нюра.
Сапожников кивнул на бутылку:
– А этому какая причина?
– Я принесла тебе великую весть, – сказала Нюра.
– Какую ты весть принесла мне? – сказал Сапожников.
– Принесла я тебе благую весть… что нашла я тебе жену.
– Ха-ха… – сказал Сапожников. – Сначала ведь говорят – невесту?
– Нет. Жену… Решайся сразу, да и дело с концом.
И Сапожников в отчетливом прозрении вдруг догадался, что это тот случай, когда не надо ни думать, ни гадать, когда чужая воля оказалась мудрей твоей собственной. Нюра его за своего посчитала.
Сапожников только хотел было пискнуть насчет того, что надо сначала познакомиться, но не стал этого делать. Догадался, что судьба сама все решила за него.
– А какая она? – спросил Сапожников, хотя уже знал ответ.
– А такая, как я.
Глеб побыл еще несколько минут и ушел.
Перед уходом он спросил Нюру:
– Кто она? Все-таки скажите ему – кто она.
– Сроки исполнятся – узнает.
– А как узнаю? – не удержался Сапожников.
– По голубой ленте.
Глеб был похож на большую рыбу, выкинутую на песок.
– Просто я в своей области хотел быть первым, – сказал Глеб, когда Сапожников провожал его до двери.
– Нет, ты не хотел быть первым. Ты хотел главенствовать. А область не стоит на месте. Она движется. Поэтому у тебя один выход – тормозить ее. А первому тормозить не нужно. Он сам движется вместе со своей областью… У тебя что-нибудь не в порядке, Глеб?
– Нет, – сказал Глеб. – У меня все в порядке… Я сам не в порядке… Устал.
Уходил Глеб. Уходил из жизни Сапожникова.
Этот разговор поразил Сапожникова. Но он не ощущал победы. Потому что он не ощущал радости победы. Сапожников мог ощущать радость победы, только если она была без соперничества.
Это как в настоящем искусстве – победа без соперничества. Оно происходит, и точка. И встает в один ряд с другими… Вся история настоящего искусства стоит на одной полке.
Есть в искусстве понятия – драматический анекдот и композиция.
В анекдоте – один влепил пощечину, другой схватился за щеку. А в композиции главное – кто ударил и кого. Потому что реакция оскорбленного непредсказуема. Может и заплакать, может и захохотать, может и обнять обидчика и утешить его, а может и почесаться или умереть от оскорбления.
В композиции надо разбираться, проникаясь и сопричаствуя, а анекдот удобен, как кресло на колесиках. Конформиста всегда везут, а остальных зовут летать.
Анекдот исходит из заданного ограничения и раскрашивает его. Композиция не терпит ограничения, она сама его для себя вырабатывает. Композиция – эолова арфа, играющая на ветру времени. Анекдот – патефон, орущий одну и ту же мелодию при любой погоде, потому что пружина заведена и давит до конца пластинки. Патефоны у любого владельца играют одну и ту же песню, а на вышеуказанной арфе надо играть самому. Анекдот можно вычислить, а для композиции нужно быть композитором. Ремесло вычисляет и композицию, но приходит настоящий и портит вычисления. Анекдот держится на логике поворотов, композиция – на смене ритмов. Анекдот можно вычислить, имея исходные данные, а композиция – это открытие и новых исходных данных, и их связей, и потому анекдот начинает с вычисления, композиция ими заканчивает. Анекдот игнорирует хаос, и потому анекдот – это притворство, а композиция считает хаос суммой всех возможностей, то есть богатством, и отыскивает в нем каждый раз новую гармонию. В анекдоте интрига движет сюжетом, в композиции сюжетом движет жизнь, породившая таких героев, а не других. В анекдоте один эпизод есть причина для другого эпизода. В композиции причиной эпизодов является жизнь, их окружающая, а интрига подсобна и, как всегда, беспомощна в результате.
Конфликты анекдота – помесь поваренной книги и бухгалтерской, и они уходят, когда блюдо черствеет и переоценивается в грош цену и выеденные яйца. Герои драматического анекдота сведены искусственно и упакованы во внешние обстоятельства, как в гроб, откуда нет выхода. Герои композиции не заперты в стеклянной банке, не посажены на транспорт, с которого не соскочишь. Они сошлись вместе, потому что их свела судьба и они такие, а не какие-нибудь другие.
