Есть такое знание, когда доказывать ничего не надо.
– Ну, Дунаев, – сказал Сапожников, – они хотят гипотезу, понятную ребенку… Ладно, выручай. Есть такая гипотеза. Но я ее на тебе попробую.
– Дурацкая твоя привычка лезть туда, где ты ни хрена не смыслишь, – сказал Дунаев.
– А я и не лезу. Однако есть область, где все смыслят более или менее одинаково. Кроме полных кретинов.
– Какая же это область?
– Область здравого смысла.
– Вот как раз тут у меня большие сомнения, – ухмыльнулся Филидоров.
– Скажи, Дунаев, если два авторитета утверждают противоположное, имею я право не поверить им обоим?
– Можешь. А конкретно?
– Один великий ученый сказал, что свет – это частицы, а другой великий ученый сказал, что свет – это волна.
– …Я в физике ничего не смыслю.
– Да не в физике, а в здравом смысле, – сказал Сапожников. – Два авторитета не сговорились – можешь ты им не поверить обоим, обоим?..
– Так и не сговорились? – спросил Дунаев.
– Фактически нет. Просто порешили считать, что у света есть признаки и волны и частицы. Порешили – и точка.
– Но ведь, наверно, это установили?
– Ага, – сказал Сапожников. – Но не объяснили, как это может быть.
– А ты объяснил?
– А я объяснил.
– Кому?
– Себе, конечно… Жить-то ведь как-то надо? – сказал Сапожников.
– Ну и как же ты объяснил? – спросил Дунаев.
– Свет не иллюзия… – сказал Сапожников. – Это штука материальная. Это установлено. Давление света и прочее. Значит, это какое-то состояние вещества. Значит, должно быть вещество, у которого возникло состояние под названием «свет». И у этого состояния две характеристики – он и на волну похож, бежит, как волна, частота колебаний и амплитуда… слово «амплитуда» понятно?
– Слово «амплитуда» понятно, – сказал Дунаев.
– Ну вот… он и на частицу похож, свет… бьет порциями, квантами… Слово «квант» слыхал?
– Слыхал.
– Ты на бильярде играешь?
– Малость.
– Если шары поставить вдоль борта и по последнему вдарить, что будет?
– Первый отлетит.
– А остальные? – спросил Сапожников.
– На месте останутся… А что?
– Ага… – сказал Сапожников. – Остальные стукнутся друг об друга и на месте останутся… По ним пробежит дрожь, то есть волна, а отлетит только последняя порция, то есть шар.
– Квант? – спросил Дунаев.
– Ага.
– Ну и что из этого вытекает?
– А то вытекает, что для того, чтобы последний шар отлетел, нужны промежуточные шары, которые вздрогнут и успокоятся… То есть, чтобы был свет, нужна среда, материя, в которой бы он распространялся… кок звук в воде…
Покурили немножко. У Филидорова и Толи были спокойные лица людей, которые видят, как человек идет по карнизу и они не знают, окликать его или нет, поскольку не решили еще, лунатик это или верхолаз. Потом Дунаев сказал:
– А кто эти великие ученые?.. Ну, которые не сошлись характерами?
– Один Эйнштейн, – сказал Сапожников.
– Ого!.. А другой?
– А второй Бор.
– Слушай, – сказал Дунаев. – Ты уж лучше помалкивай.
– Я и помалкиваю, – сказал Сапожников. – А все-таки, если представить себе, что каждая элементарная частица – это вихрь более тонкой материи, ну, скажем, материи времени…
– Что?
– Не мешайте ему, – сказал Филидоров.
– Тогда ничего противоречивого нет в том, что при столкновении двух частиц рождается пять новых, размером бóльших, чем первые две… а вовсе не обломки двух первых.
– Чушь! – не удержался Филидоров.
– Что же тут непонятного? – с упорством осла продолжал Сапожников. – Столкновение двух частиц рождает возмущение той материи, из которой они сами состоят… Два вихря рождают пять более крупных… Что ж тут непонятного? Обыкновенная лавина… Резонанс… детонация… Высвобождение скрытых запасов. Время, – сказал Сапожников. – Материя времени. Единственная материя, у которой все процессы происходят в одну сторону. Несимметричная… Но и ее несимметричность только кажущаяся. Так как и она заворачивается на себя… Всякий поток – это часть витка…
Филидоров долго молчал.
– Тогда понятно и такое явление, когда одна частица проходит, так сказать, через другую, – сказал Сапожников. – Просто вы не ту модель берете… паровозики какие-то… вагончики… Вагон сквозь вагон, конечно, не пройдет, а водоворот сквозь водоворот проходит… сам наблюдал… В Калязине…
– Где? – спросил Филидоров. – Я такого института не знаю.
– Я тоже, – подтвердил Сапожников. – Вода сместилась, а воронка на месте стоит… потому что условия образования воронок не сдвинулись с места… неровности дна и прочее… а вода бежит вниз к морю…
– Значит, вы считаете, что время – это не условное понятие, а вполне реальная материя?
– Вполне реальная, – сказал Сапожников. – Она тоже отражается в нашем сознании, а не только ее отдельные вихри, то есть тела… Таким образом, все, что мы вспоминаем, унеслось от нас не назад, как принято считать, а вперед… а мы, как воронки, на месте стоим или, как лодки, плывем медленней, чем река бежит… и тогда совсем другой метод прогноза.
Все молчали.
– Может быть, для этого я жил, чтобы открыть это, – сказал Сапожников. – Но помирать не хочется… Хочется, чтобы и мне кое-что досталось от общего пирога…
– Вам хочется, чтобы она вернулась? – спросил Толя.
– Да… – сказал Сапожников.
– Почему?
– Не знаю.
Филидоров молчал.
– Все кружится… кружится, – сказал Сапожников. – Вихри кругом.
– У меня от вас тоже голова кружится, – устало проговорил Филидоров. – Пить надо меньше.
– Да… – сказал Сапожников. – С этим надо кончать совсем. Душ у вас работает?
– Работает, – сказал Дунаев. – Почему бы ему не работать…
Филидоров сидел опустив голову и молчал.
– Вам нехорошо, Валентин Дмитриевич? – спросил Толя.
– Перестаньте, – сказал Филидоров.
– Если долго смотреть на велосипедный насос… – сказал Сапожников, – можно додуматься до чего угодно… если, конечно, хочешь заступиться за кого-то…
И Сапожников пошел в санузел.
Душ был сильный и мокрый, и казалось, что струи воды летели прямолинейно. Но это только казалось.
Сапожников вытер лицо и затылок сухим полотенцем и вернулся в комнату.
