– Я праведник? Во мне дерьма не меньше, чем в тебе. Просто я догадался, что, если мы хотим, чтобы от каждого по способности и каждому по потребностям, надо менять потребности. Иначе придет один болван и заявит, что у него потребность владеть миром. А где набрать вселенных, чтобы по штуке на рыло?
– Ты сумасшедший, – сказал Глеб, – нет, ты нормальный кретин, ты даже не Дон Кихот. Тот хотя бы был благородный сумасшедший, и принято ему сочувствовать. Лично я не сочувствую. Считают, что его образ плодит прекрасных безумцев… Его образ плодит диссертации Мухиной, которая спит, жрет и портит бумагу, и ее вполне устраивает, что Дон Кихот бумажный. Живые Дон Кихоты ей не нужны… Ты никому не нужен, Сапожников, у Дон Кихота был хотя бы один верующий – Санчо Панса, а у тебя и его нет.
– Есть, – сказал Сапожников.
– Кто?
– Ты, – сказал Сапожников.
– Я?! – закричал Глеб.
И Сапожников первый раз в жизни услышал, как кричит Глеб.
Он кричал громко.
На тебя падает камень. Это, конечно, не очень хорошо, но один раз будет правильно отскочить, и даже второй. Рефлексы нужны. Рефлекс – это ответ, реакция на воздействие извне, и даже безусловные когда-то, видимо, были условными.
Но потом надо будет придумать, чтоб на тебя камни не падали. Ходить другой стороной или построить навес. То есть или бежать, или бороться. Это выход. Но выход по линейной логике рефлективный, реактивный – ответный. Так поступали тысячи лет – или избегали, или боролись.
Другой же способ не рефлективный, не реактивный. Он результат нелинейной логики.
Судите сами. Линейная логика – камни падают. Следовательно, надо бороться или драпать. Нелинейная логика – камни падают – надо это использовать.
Вот взять хотя бы метод дихотомии – такой способ поиска. Надо найти иголку в стоге сена. Делят его пополам. Отбрасывают ту половину, в которой заведомо нет иголки. Оставшееся сено опять делят и отбраковывают заведомо пустую. И так и далее. Таким методом можно найти одну молекулу в космосе. Машина делает это быстро. А Сапожников с детства не верил в слово «заведомо» и считал метод очень удобным, но ограниченным и искал там, где другие отбрасывали. И чего достиг? Кустарь-одиночка без мотора. Мог бы достичь и большего.
Все это доктор Шура рассказывал Вике, когда они с Толей спешили на вокзал проводить Аркадия Максимовича, уезжавшего в Ленинград. А как вы помните, Толя любил таких людей, как Сапожников, и это ему зачтется.
– Вика… – окликнул Толя институтскую свою приятельницу. – Какими судьбами?
– Толик!
– Вика, почему, когда ветра нет, ты в штанах, а когда ветер, ты в короткой юбке?
– Прекрати…
Вика поймала свою юбку, и Толя познакомил ее с доктором Шурой.
Ну то-се, и доктор Шура с негодованием рассказал о дихотомии и о сапожниковском к ней небрежении.
– Представляете себе?
Но Вика сказала:
– А почему только два способа искать иголку в стогу? Либо по соломинке перебирать, либо ваша дихотомия? Да и как еще узнаешь, что вместе с ненужным и нужное не выкинешь?
– Третьего не дано, – сказал доктор Шура.
– Ну да, не дано!.. – не согласилась Вика. – Если иголка важная, можно стог поджечь. Если нельзя поджечь – можно промыть. Если нельзя промыть – можно просеять через магнит. Я вам еще сто штук придумаю.
– Ты знаешь, – сказал Толя. – По-моему, ты Сапожникову годишься.
– Главное, чтобы он так думал, – сказала Вика.
Доктор Шура поскучнел.
– Ну, вы идете?
– Да уж опоздали, пожалуй, – сказал Толя.
И доктор Шура пошел на вокзал один.
– Я ничего не успел для нее сделать, – сказал Аркадий Максимович, когда стоял уже на площадке, а молодая проводница плиту-ступеньку опускала.
– A ничего не надо, – успокаивал его Сапожников. – Сначала Атлантиду буду кормить я. Она ко мне привыкла. А когда уеду – у моих друзей поживет, у Дунаевых. К Нюре всякая живность липнет.
– Как бы она меня не разлюбила за это время.
– Что она, человек, что ли? – сказал Сапожников. – Чересчур многого вы от нее хотите.
– Чересчур умные все стали, – сказала проводница.
Поезд тронулся. Проплыли белые вывески на вагонах – откуда идет поезд и куда. Ушел поезд, и открылась другая сторона перрона, на которой стоял запыхавшийся доктор Шура, только что вбежавший, и смотрел на Сапожникова.
– Эй, как тебя… Ботинков! – крикнул доктор Шура. – Почем нынче идеи?
– Полтора рубля ведро, – ответил Сапожников. – Слушай, отличник учебы… говорят, в Москву еще лучший профессор приехал, чем твой… Учеников набирают для полной шлифовки… Хочешь, устрою поноску носить?
Доктор Шура оскорбительно показал ему язык и хотел уйти.
– Стой! Пивом угощу! – воскликнул Сапожников.
И доктор Шура остался.
Из этого в дальнейшем вышло много последствий.
А потом Сапожников поехал в рижскую сторонку и не волновался. Там он будет занят работой.
– Рыбы там поедим, – сказал Генка Фролов.
– А зачем? – спросил Сапожников. – Ты рыбу любишь?
– Неважно, – сказал Генка. – В каждом месте надо есть то, что оно производит…
В общем-то правильно.
– Но это не главное… Главное, там кековское пиво.
– Какое?
– Кековское… Там есть такое место Кеково. Совхоз или колхоз – они пиво производят. Даже ларьки в городе есть.
– А чем оно замечательно? – спросил Вартанов.
– Говорят – с четвертого стакана ломаются. Чудо, а не пиво.
– Откуда ты все знаешь, Гена? – спросил Сапожников.
– Живу, – ответил Фролов.
«…Полак, сын Скилура, напал на Херсонес, и жители его просили помощи у царя Митридата Евпатора.
В то время Митридат владел уже Югом и Востоком Понта Евксинского, а теперь он пожелал захватить наши берега.
Митридат послал Диофанта с флотом, и тот разбил скифов Полака и тавров и вернулся в Понт.
Но через год скифы снова напали на жителей Херсонеса, и Митридат снова послал Диофанта, и тот разбил скифов в Каркентиде в жестокой битве мечей и занял Скифию, города и столицу их Неаполь. Но Херсонес перестал быть свободным и подпал под силу Митридата и державу его.
И Пантикапей, город наш прекрасный, ждал, что будет, потому что с Востока шли сарматы. И некоторые племена, подвластные нам, отпали от нашего царства, и царь наш Перисад посылал дары сарматскому царю.
И жители города роптали и вспоминали о вольности своей. В Феодосии и Пантикапее среди скифских и меотийских рабов было волнение».
