Стояла огромная жара. Торф горел. Вдоль дорог костенели деревья, ставшие похожими на эвкалипты, с сухими листьями в трубочку. Гарь не чувствовалась только у самой земли. За год до этого была холера. Землетрясения шевелили глобус. Природа взбунтовалась и заявляла о себе. Но многим все еще казалось, что этим можно пренебречь. Наступил энергетический кризис, но богатые люди умудрялись спекулировать и на этом. Вычисляли циклы природной аварийности и продолжали ее усиливать. Половина мира все еще плохо понимала, что все плывут на одной лодке и раскачивать ее – безумие.
После диспута, уже в Москве, произошел маленький эпизод, после которого все начало сплетаться в непонятный узор, похожий на движущийся иероглиф, и разгадать его пока было некому.
Провожали Аркадия Максимовича, который уезжал в Ленинград со своими археологами и потому оставлял на несколько дней у Сапожникова свою Атлантиду и очень боялся, как она перенесет с ним разлуку. Он все объяснял ей, что это всего ничего, всего несколько дней и что Сапожников свой, и уговаривал ее доесть колбаску.
Собрались у Сапожникова все знакомые люди. Посмеивались, вспоминали диспут и старательно обходили завиральную гипотезу Сапожникова. Но все же примолкли, когда Сапожников ну конечно же не угомонился и начал логически мыслить:
– Сегодня мы умные и у нас цивилизация… А у дикарей нет цивилизации, а мозги не хуже наших… Неувязочка… Но если человека сделала работа, то цивилизация есть причина сегодняшнего уровня человечьего мозга, и, значит, даже у давних дикарей должны быть ее следы… А если таковых нет, то и дикарей нет, а есть одичавшие… Третьего не дано… Время для формирования мозга теперь есть – пять миллионов лет… А следов формирования нет. Опять неувязочка… То есть цивилизации, которая была бы до кроманьонского одичания, не найдено… А потому и Атлантида не выход – там уже дворцы, крепости, металлы и прочие цари… Значит, либо цивилизация такая была, но ищем не там… либо ищем ее совсем не в том.
– Ну и где же выход? – настороженно спросил Аркадий Максимович и тем самым спросил неосторожно.
– Может быть, надо переменить взгляд на цивилизацию, – сообщил Сапожников. – Цивилизация – это, конечно, прежде всего совершенствование орудий труда… Но где доказано, что орудия труда должны быть такими, какими мы привыкли их видеть?
– То есть? – спросил Глеб.
– А если они живые?
Ах, Глеб, Глеб! Тебе стал нужен Сапожников. Интрига твоя злая, веселая и безошибочная. За то, что ты заступился за Аркадия Максимовича, Сапожников снова, как в давние дни, пошел с тобой на сближение.
Но вышел казус. А казус – это почти конфуз. Это когда человек все рассчитал и стал действовать, ан все и вышло наоборот.
По формуле все сходилось – Глеб берет Аркадия Максимовича под крыло и получает расположение Сапожникова. Это раз. Глеб совершает это в раскованном и свободном стиле и тем приводит в восторг Филидорова. Потому что Филидоров теперь не просто сбивает в кучу умников разных наук, а таких, которые бы идеи своей профессии подкидывали бы в чужую. Это два.
Один выстрел супротив двух зайцев. Полвыстрела на зайца. Все учел Глеб, от природы лидер. Не учел только одного – себя. Это бывает.
Потому что на этом диспуте Глеб испытал счастье.
Счастлив стал Глеб на этом диспуте и не мог об этом забыть. Вот какое дело.
Безоколичная манера выкладывать доводы, которую Глеб перехватил у Сапожникова, вдруг и внезапно перестала быть манерой и на короткие часы стала свободой.
Но и это еще не весь казус, а только его половина. А вторая половина была в том, что Глеб заступился для дела, а вышло, что для души. И это бывает.
Если защитишь кого-нибудь, то это безнаказанно не проходит. Привязывается душа к тому, кого защитил.
И вышло так, что это Сапожников ненароком, сам того не зная, положил двух зайцев в потемках застывшей в гордости Глебовой души.
Глеб понял это не сразу, но сразу испугался.
А как испугался, так разозлился вдвойне. И это обычно.
– Ты когда-нибудь задумывался о своей судьбе? – спросил Глеб, когда они остались одни, а остальные разошлись, пообещавши прийти прямо на вокзал.
– Сколько раз, – ответил Сапожников.
– Ведь одной сотой того, что ты выдумал, могло бы хватить…
– Отстань, – сказал Сапожников.
– А все же?
– Я предоставляю мозгу думать. Видимо, для меня надо так.
– Ты житейский дурак, – сказал Глеб. – Идеи продаются. А ты пытаешься их всучить даром… Понимаешь – ты выпал из нормы. Если ты изобрел что-то или думаешь, что изобрел, – оформляй заявку и отсылай, а если ты совсем умный, то сначала проведи патентный поиск, все равно заставят, чтобы узнать, не опередил ли тебя кто… А ты придумываешь что-то и тут же выбалтываешь… Что происходит?
– А что происходит? – как эхо спросил Сапожников.
– У моего знакомого есть сука, – сказал Глеб.
– Не ругайтесь, – сказал Аркадий Максимович. – Я не люблю.
– Нет… Реальная собачка женского пола, – сказал Глеб. – Она родила щенят. Мой знакомый – интеллигентный человек, хотел раздать щенков даром. Ветеринары ему сказали – хотите, чтобы щенкам хорошо жилось у новых хозяев? Продайте их… У хозяев будет к ним са-а-авсем другое отношение.
– У меня у самого баек сколько хочешь, – перебил Сапожников.
– Ты проиграл свою жизнь, – сказал Глеб. – Никого ты не отстоял, никого не защитил… Благородные мотивы изобретательства? Пожалуйста. Только надо, чтобы все выдумки были реализованы… Благодетель… И реализованы тобой! Пойми ты… иначе часть их пропадет в суматохе и шутовстве, а часть – разворуют паразиты… Пойми – ты развращаешь людей. Ты плодишь паразитов.
– Это верно, – подтвердил Сапожников. – Это я понял.
– Ты пойми – ты придумал себе абстрактного человека… а человеки все разные… То, что нужно одному, для другого отрава… Ты асоциальный тип, понимаешь? Кого ты защищаешь? Кого?
– Себя… Свою натуру, – объяснил Аркадий Максимович… – У него такая натура. Он защищает право быть самим собой.
– И все?
– Не так мало, – возразил Аркадий Максимович.
– Нет, – сказал Сапожников. – Еще кое-что защищаю.
– Что именно?
– Выдумки. Саму способность и необходимость выдумывать.
– Ясно, мы ленивы и нелюбопытны, – поморщился Глеб. – Это для школьников и старо.
– Верно. Нелюбопытны, – сказал Сапожников. – И если мы хотим, чтобы мир стал миром, мы должны совершить скачок в самом способе мыслить. Я не настаиваю, но мне так кажется.
– Бытие определяет сознание, а не наоборот.
– Точно, – сказал Сапожников, – я так думаю, что мое бытие и определило мое сознание.
– Не корчи из себя праведника, – сказал Глеб.
