Мало того, что тримальхионы сжигали физическую силу народа, они пережигали его духовную мощь, убеждая народ в его бездарности. Это, может быть, самое страшное преступление. Убедить народ в его бездарности – значит закрыть перспективу.
И сейчас еще осталось это проклятие: талант – редкость и сборище талантов – элита.
Когда же поймут, что талант – это не чемпион и вовсе не дело таланта гонка по шоссе, где у одного лопнула шина и мимо него проносится потная орда.
Все видели ворон на снегу. Но только у одного родилась из этого «Боярыня Морозова». Надо ли поэтому заставлять художников глядеть на ворон? Чтобы получилась «Боярыня»? Нет. Так как, во-первых, незачем делать вторую «Боярыню», а во-вторых, даже у самого Сурикова «Боярыня» родилась при взгляде на ворону только в тот единственный блистательный миг, а в другой раз он прошел бы мимо, как всю жизнь ходил.
У человека в мозгу, видимо, теснятся образы. У кого теснятся, у кого нет.
Если нет – значит, он их заболтал.
У ребенка, практически у каждого, теснятся. Не успел еще заболтать. Талант – это способность не спугнуть образы (если приходят или вызваны чем-то) и начать с ними работу. А потом и пустить в дело.
Фотоотпечаток на пленке – это еще не образ. Это память. Материал для образа. «На сейчас» или «про запас». Образ – это не отпечаток, а переработка бесчисленных отпечатков и сигналов, и потому образ – это всегда открытие. И от нас зависит не отшвырнуть образ, а догадаться, в чем его открытие. Талант в том и состоит.
Образы есть и у собаки. Но в дело пускает их только человек. Это невидимый труд, который потом становится видимым. Мудрец, когда описывал разницу между пчелой и архитектором, сказал, что позади труда обычного лежит «идеальное». Об этом почему-то предпочитают не помнить.
Труд действительно создал человека, но труд не по обработке камня, а сперва по обработке его образа. То есть физическому труду умственный труд предшествует. Потому что умственному труду предшествует сам материал труда – образ. Как физическому труду предшествует сам материал труда, подлежащий обработке, – камень, к примеру.
Человек зашевелил мозгами не тогда, когда применил камень – его применяли и животные, – а когда увидел образ камня в мозгу, на внутреннем экране, и понял, что может им манипулировать, в воображении. Мозг живой и продолжает работать, когда ты спишь. А образ – это самодеятельность мозга. Мы еще и сейчас боимся снов и стараемся понять, какое отношение они имеют к дневной жизни.
Воля – это торможение своих желаний или чужих. И человеческая речь возникла из повелительного наклонения. Спросите у лингвистов – глаголы в повелительной форме древнее всех слов. То есть речь мешает мозгу заниматься самодеятельностью. Ребенку не мешает почти.
Поэтому воля может только набрать материал, а образ приходит, когда воля спит… Хотя человек может бодрствовать.
Все люди видели ворон на снегу…
Гёте говорил: «Наше дело – набрать хворосту. Приходит случай и зажигает костер». Суриковская ворона – это случай.
Вот к каким выводам пришел Сапожников.
– Ты чудак, – тихо и даже ласково убеждал Барбарисов. – Неужели ты до сих пор не понял, что дело не в том, прав ты или не прав, а в том, выгодна ли твоя правота или нет. Ты замахнулся на устоявшуюся шкалу оценок. Потому что если ты прав, то образование не нужно!
– Ты обалдел? Как это не нужно? – спросил Сапожников. – Информация не нужна?
– Придет талантливый вахлак и решит задачу, которая не по силам доктору наук. Кто тебе это простит? Вот возьми Мухину… Муж у нее из хорошей семьи, но не любит ее и никогда не любил, но она кое-что знает!
– Ни черта она не знает! – сказал Якушев.
– Неважно, считается, что знает, она думает, что она знает. Диплом есть диплом, звание есть звание.
– Она пышет злобой, но показать ее боится, – сказал Якушев.
– Да, она боится, – сказал Сапожников.
– Кто тебя боится, дворняжка ты… – сказала Мухина.
– И потому, Сапожников, у нее один выход – уничтожить тебя высокомерием…
– Тримальхион ваша Мухина, – сказал Якушев. – Вот кто ваша Мухина.
Мухина ушла. Хлопнула входная дверь.
– Совсем девушку обидел…
– Пошла отравлять колодцы, – сказал Якушев.
– Ты бы поостерегся, – предупредил Сапожников. – Пушкина убил не Дантес. Дантес – пешка. Пушкина убили бабы. Полетика, жена и прочие графини Хрюмины.
– Для этого ей надо признать меня гением, – сказал Якушев. – А это для Мухиной страшней войны.
– Кстати, кто такой Тримальхион? – спросил доктор Шура.
– Был такой один. В Риме… Лакей-вольноотпущенник, – сказал Якушев. – Спекулянт… Пиры задавал, чтобы его хвалили, – сволочь бездарная.
– Вернемся к третьей сигнальной, – сказал Глеб. – Вон сейчас сколько болтают об инопланетной сверхцивилизации… Предлагай нетривиальное решение, ну? Только сразу… Тогда поверю в твою третью сигнальную.
– Если сверх, – сказал Сапожников, – значит, могли до машины времени додуматься.
– Ну и что? – спросил Барбарисов.
– Тогда эти сверх могут быть нашими потомками… которые к нам наведываются иногда.
– Что? – сказал Глеб. – Забавно… Впрочем, чушь.
– Чушь! Чушь! Чушь! – сказал доктор Шура.
– Да дайте ему сказать! – крикнул Якушев. – Что за дела? Ни у него, ни у вас никаких фактов нет, но его предположение логичней.
– Логичней?!
– Он исходит из будущих возможностей, а вы из сегодняшних!
И опять стал молчать и сопеть над набросками.
– Значит, ты считаешь, что сверхцивилизация не будет к нам враждебна? – спросил Барбарисов.
– Наверно, не будет, – сказал Сапожников. – Если они нас угробят – их самих не будет. Ведь они наши потомки, а не мы их.
– Прилетать назад нельзя, – сказал Глеб. – Можно повлиять ненароком на свое прошлое и тем испортить будущее… У Брэдбери есть рассказ.
– Почему ненароком? – спросил Сапожников. – А если специально прилетят, чтобы изменить свое прошлое? Тогда у них жизнь изменится в желаемом направлении… Мы устроим их жизнь, а они нашу… Может, поэтому мы до них дозвониться не можем… Мы им сигналим в пространство, а надо во время, – сказал Сапожников и сам удивился.
– Передвижение во времени принципиально невозможно, – поправил Барбарисов.
– А ты докажи! – сказал Сапожников. И усмехнулся. – Ладно, забудем. Это все фантастика.
И тут же он увидел Скурлатия Магому, человека будущего, только очень смешного. Он был по-ихнему молодой и писал сочинение. И Сапожников понял, что сам уже пишет.
Сочинение Скурлатия Магомы:
