– А двух тебе мало? – спросил доктор Шура.
– Подожди, – сказал Глеб. – Первая заведует ощущениями, грубо говоря… Вторая – речью. А третья?
– Вдохновением, – сказал Сапожников.
– Оно случайно и ненадежно. Зачем тебе оно?
– Для нетривиальных решений.
Тут как раз телевизоры стали продавать. КВН. Экран большой, величиной с открытку. Все видно. А ходили слухи, что когда-нибудь экран еще больше будет. Передача несколько раз в неделю. Хорошенькая девушка программу объявляет. И чуть улыбается. Сразу пошел слух, что ей выговор закатали за кокетство с экрана. Потому что вошла в каждый дом и улыбается. Влюбились, конечно, все. Кто такая? Тайна. Еще бы! Было как чудо. С экрана, живьем, одному тебе улыбается. Сапожников подумал: «Переворот полный… Душа эпохи меняется…»
Над ним смеются:
– Чудак. Так и насчет кино тоже думали – эпоха. А дело свелось к обычному развлечению. Чтобы было куда вечером пойти.
– Ребята, ребята, это все другое… Это станет как книгопечатание, а может, еще важнее.
– Чушь! Книги остаются, а эта – показали, и нет.
– На пленку можно снимать.
– Дорогое удовольствие. Никакой кинопленки не хватит, – сказал Барбарисов. – Да еще проявка, печатание, тираж…
– Сапожников, мы топчемся на месте, – вмешался Глеб. – Подкинь завиральную идею. Я так и не понял: ты за нормальную логику, с одной стороны, а с другой – за всякую эврику, озарения, вдохновения и прочее.
– Зря вы против вдохновения, – сказал Костя Якушев. – Оно есть. Это вам любой живописец скажет… Вдохновение – это когда пишется.
– И все?
– Когда не пишется – кистей десять перемажешь, и все мимо. А когда пишется – одна грязная кистенка из палитры торчит, патлатая, а на холсте – колорит…
– Вдохновения не должно быть, – сказал доктор Шура. – Если допустить вдохновение, наука не нужна.
– Почему? Наука – это знание, – сказал Сапожников. – А каким способом его добывать – дело десятое. Лишь бы все подтверждалось…
– Значит, ты теперь гений? – спросил доктор Шура.
– Ага, – сказал Сапожников. – И ты… И остальные… Только ты мешаешь своей третьей сигнальной системе действовать, как ей положено.
– А ты?
– Стараюсь не мешать.
– А что ты для этого делаешь? Сдвигаешь брови? Собираешь волю в кулак? Напрягаешься, в общем, – так? Пыхтишь?
– Расслабляюсь.
– Ну а дальше?
– Не скажу.
– Почему?
– Вы безжалостные, – сказал Сапожников. – У вас не получится.
– Ну ясно, – сказал Глеб. – Сошествие Сапожникова в Марьину Рощу.
Остальные улыбались.
И Сапожников впервые увидел, что у Глеба огромные зрачки, как будто он глядел в темноту.
– Ладно, не злись, – сказал Сапожников. – Вот Барбарисов сказал, что кинопленки не хватит, если с телевизора снимать. А зачем она?
– То есть?
– Если свет превратить в электрические импульсы… ну как в фотоэкспонометре…
– То что?
– То их можно записать на магнитофонную ленту и, значит, можно снова воспроизвести – будет изображение… А можно стереть ненужное… Представляете? Лекцию читают Ландау и Капица, а записывают кто хочет, а потом воспроизводят… Глеб, давай заявку подадим?
– Уволь.
– Почему?
– Это невозможно.
– Разве я не логично рассуждаю?
– Рассуждений для заявки мало. Это одно. А потом, если такая простая мысль пришла в голову тебе, будь уверен, пришла еще кому-нибудь… И если этой штуки нет, значит, почему-то не получается… Жизнь коротка, Сапожников. Логично? Жить надо. А не заниматься выдумками.
– Нет, – сказал Сапожников. – Не логично. Если не заниматься выдумками, жизни не будет. Мы сейчас все живем, потому что кто-то занимался выдумками. С тех пор как у человека мозг, жизнь и выдумки – это одно и то же, Глеб… Глеб, а хочешь, я еще чего-нибудь придумаю? Например, вечный двигатель? Нет, не пугайся. Не такой, который энергию берет ниоткуда, а который откуда-нибудь… Ну, вроде ветряка, что ли? А, Глеб? Или придумаю, как лечить рак?.. Или решу теорему Ферма?
– Братцы, – сказал Костя Якушев, – а за что вы Сапожникова ненавидите?
– За это, – сказал доктор Шура.
– Ну что ты, Костя, – сказал Глеб. – Нам просто горько смотреть, как у Сапожникова живот растет. А ведь был такой стройный.
– Нет… Раньше я живот втягивал, а теперь выпячиваю, – сказал Сапожников. – Чтобы штаны не падали… Штаны у меня без ремня, вот поглядите… Глеб, ты очень ладный и красивый. Ты похож знаешь на кого?
– На кого?
– На Николая Первого… Шучу, шучу… Николай к способным людям плохо относился, а ты сам еще не знаешь, как ты относишься, правда?
– Зато Пушкин еще при жизни устарел, – сказала Мухина, искусствовед из хорошей семьи. Она присматривала Глеба в мужья.
– Заткнись, – сказал Глеб. – А лучше – пошла вон.
Мухина не обиделась.
А Сапожников замолчал. Странная и нелогичная к разговору мысль вдруг пришла ему в голову. Ему почудилось, что Глеб должен умереть какой-то удивительной смертью. Так и получилось много лет спустя, но до этого еще была бездна времени, и в эту бездну много чего унеслось, и поэтому она мелькнула как один день. И когда они снова встретились с Глебом, оказалось, что ничего не изменилось между ними. Потому что оба как сразу поняли друг друга, так и дальше пошло. Они только себя не могли понять – тянет их друг к другу или отталкивает.
Ну, тут как раз институт кончился.
Шесть лет армии, да пять лет не тот институт, да восемь лет неудачного брака – это сколько будет? Девятнадцать лет из жизни долой. Из жизни в том смысле, что можно было их потратить на дела более продуктивные. А как об этом узнать заранее? Разминировать планету надо было или нет? Надо. Учиться систематически надо? Наверно, тоже. Профессия есть профессия. Жениться надо? Вот тут логика спотыкается. Черт его знает. Надо, наверное. Но только как-то не так. А как?
Каждая любовь – это исключение.
А что такое исключение? Исключение – это первый звонок завтрашнего правила. Или вчерашнего. Вот тут и догадайся, почему от исключения отмахиваются.
Идеи плясали, как искры над костром. Не заметил, как начал тлеть торф под ногами, уползал в сторону подземный пожар. И вдруг в стороне мелькнули языки пламени, и вот уже золотая сосна детства стоит в оранжевых лохмотьях и сажа летит черными ласточками. Эгей!! Где мое детство, золотые кони заката и рассвета? Почему зима на дворе и ничего нельзя изменить? Уходят милые, уносят клочки сердца, и догорает золотая сосна.
