А Сапожников всю дорогу хотя сам правил не устанавливал, но и подчиняться не собирался.
Пришел он сразу в третий класс, а портфеля у него нет. Мама ему для учебников отцовскую охотничью сумку приспособила, кожаную. Хотела патронташ отпороть – Сапожников не дал. Сказал, что будет туда карандаши вставлять. Сразу, конечно, в классе смех. Шишкин сказал:
– Дай сумку, дамочка.
– На, – сказал Сапожников.
Шишкин сумку за ремень схватил и над головой крутит. Все в хохот. Учитель входит в класс:
– В чем дело? Все по местам.
На большой перемене Сапожников завтрак достал – два куска булки, а внутри яичница, белые лохмотья. Шишкин сказал:
– Ну-ка дай.
– На, – сказал Сапожников и отдал завтрак.
Ну, все сразу поняли – телок. Шишкин откусил, пожевал и сказал:
– Без масла сухо.
И через весь класс шарах бутерброд об стенку возле классной доски. Все смотрят, Сапожников пошел за бутербродом, нагнулся, а ему пенделя. Но он все же на ногах устоял, бутерброд поднял, яичницу, обкусанную шишкинскими зубами, двумя пальцами взял, в фанерный ящик-урну выкинул, а хлеб сложил и к Шишкину вернулся.
– Попроси прощенья, – сказал Сапожников.
Все смотрят.
– Я? – спросил Шишкин.
– Ты.
Шишкин ему еще пенделя. Учитель в класс входит:
– В чем дело? Все по местам.
Следующая перемена короткая. Сапожников вытащил обкусанный хлеб, подошел к Шишкину:
– Попроси прощенья.
– Ну, ты… – сказал Шишкин и опять ему пенделя.
– Попроси прощенья, – сказал Сапожников.
Шишкин взял у него хлеб и опять в стенку запустил, как раз когда учитель входил и все видел.
– В чем дело? По местам. Шишкин, а ну подними хлеб.
Шишкин пошел поднимать хлеб.
Шишкин пошел поднимать хлеб, Сапожников за ним. Когда Шишкин нагнулся, Сапожников ему пенделя. При учителе. Шишкин выпрямился, а Сапожников у него хлеб из руки взял.
– Шишкин, на место, – сказал учитель. – А ты откуда взялся? Я тебя не знаю!
– Из Калязина, – сказал Сапожников.
– A-а, новенький… Плохо начинаешь, – сказал учитель. – На место.
Сапожников весь урок старательно писал арифметику. На другой переменке Шишкин убежал.
На следующее утро Сапожникову дали в глаз перед самой школой – двое подошли и сделали ему синяк. На уроке Шишкин смотрел на доску и улыбался. На переменке Сапожников достал вчерашний хлеб и подошел к Шишкину:
– Попроси прощенья.
Шишкин кинулся на Сапожникова и хотел повалить, но Сапожников не дался. По тетрадке отличницы Никоновой потекли чернила, а на тетради у нее закладка – лента шелковая, вся промокла. Визгу было на всю Москву. Шишкина и Сапожникова выгнали из класса. Вызвали родителей.
Вечером лампы в классе зажгли над учительским столом только, а остальные не зажигали. За окном городская ночь с огоньками, а в классе полутьма. Мать с Сапожниковым на одной парте. Шишкин с отцом на другой.
– Сапожников, – сказала завуч, – объясни, почему ты ударил Шишкина ногой?
– Он сам знает, – сказал Сапожников. – Пусть попросит прощенья.
– Прощенья?! – рявкнул отец Шишкина. – Прощенья?! Его ударили, а ему еще прощенья просить?
– Родители, будьте добры, снимите головные уборы, – сказала завуч.
Мать сняла платок, отец Шишкина кепку.
– Мальчик, – сказал отец Шишкина, – кто ты такой? Может быть, ты фон-барон? Фон-баронов мы еще в двадцать первом в Анапе утопили… Почему сын рабочего человека должен у тебя прощенья просить? А?
– Не у меня, – сказал Сапожников.
– А у кого же? – спросила завуч.
– У хлеба, – сказал Сапожников.
– Как можно у хлеба прощенья просить? – сказала завуч. – Дикость какая-то… Он у вас нормальный ребенок?
– У кого? – спросил отец Шишкина.
– Это его бабушка приучила, – сказала мама. – Он не виноват… Когда хлеб падал на землю, она велела его поднять, поцеловать и попросить у него прощенья… Он так привык, он не виноват.
– Мальчик, – сказал отец Шишкина, – у тебя хлеб с собой?
– Ага, – сказал Сапожников.
– Дай-ка сюда, – сказал отец Шишкина. И разделил на две половинки, снаружи ссохшиеся, а внутри еще влажные.
– Васька, ешь, – велел отец Шишкину.
– Перестаньте! – вскрикнула завуч.
– Не буду, – сказал Шишкин.
– Не будешь – в глотку вобью, – сказал отец Шишкина. – Ешь.
Шишкин зарыдал и стал есть хлеб.
– Перестаньте мучить ребенка, – сказала завуч.
– Вы извините, товарищ завуч, – сказал отец Шишкина. – Он у вас отучился и ушел, а мне с ним жить.
– Он же сухой… Черт! – давясь, сказал Шишкин.
– Ничего, – сказал отец Шишкина. – Слезами запьешь.
– Пошли… Спасибо, мальчик, – сказал Сапожникову отец Шишкина, и они вышли.
– Какая-то дикость! – развела руками завуч.
И тут же в коридоре раздался визг Шишкина.
– Он же его бьет! – вскрикнула завуч и кинулась в коридор.
Но не догнала и вернулась.
– Ну, Сапожников!.. – сказала она.
На следующий день Шишкин ушел в другую школу, и Сапожников стал лидером.
К нему сразу подошли – получить указания, как жить, и присмотреться к новому лидеру.
– А пошли вы… – сказал Сапожников.
– Ты что? – спросили его. – Ты что?
– Шишкина жалко, – сказал Сапожников.
– Чего делать будем? – спросили его.
– А я почем знаю?
Так Сапожников перестал быть лидером.
В средних отчаянных классах Сапожникова опять трогать было нельзя – он изобретателем стал, а в лидеры не пошел. А в старших хитрых классах Сапожников уже боксом занимался и набил морду самому хитрому, но сам опять в лидеры не пошел. Так и жил как собака на сене, ни себе, ни другим. Поэтому отношение к нему было сложное. Но об этом потом. А теперь, в шестом классе, он ехал на верхней полке в пионерлагерь, который как раз оказался в городе Калязине, поскольку школа была у электрокомбината подшефной.
А у Дунаева опять Нюру увели.
Глава 4
Зеленые яблоки
– Старики, сколько до Вереи? – крикнул шофер.
– Двадцать километров, – ответили мальчики.
И они с Сапожниковым поехали дальше и въехали в лесок с длинными тенями через голубое шоссе, и в опущенное окошко влетал запах хвои, и тут шофер опять рассказал историю, похожую на куриный помет, и ехать с ним надо было еще двадцать километров.
