– Скажи «да, Роне», – низко, рокочуще, словно пожирающее лес пламя. Весь он был пламенем – жадным, неодолимым, смертельно прекрасным, и только где-то в вышине метались и кричали от боли горящие птицы…
– Да, – потянувшись к его губам, к нему – всем телом, всей сутью – ответила Шу, желая лишь одного: нырнуть в это пламя, стать с ним одним целым.
– Всегда, вместе, единым целым. – Его слова проникали в нее, наполняли странной нетерпеливой дрожью, предвкушением чуда и счастья. Хотелось слушать их, впитывать, пить – и повторять вместе с ним, словно эти слова были вкусной ключевой водой. – Я, Рональд Бастерхази, и ты, Шуалейда Суардис…
– Ты, Рональд Ба… Бастерхази, – повторила Шу, задыхаясь от наслаждения, – и я, Шуа…
Она не успела договорить, как с пронзительным клекотом с неба спикировало что-то… что-то белое? Нет, не успело – Роне лишь недовольно дернул бровью, отмахиваясь от ерунды, посмевшей отвлекать их…
И вдруг наваждение развеялось – диким, почти человеческим криком, треском пламени, запахом паленых перьев и ощущением ужасной, невосполнимой потери.
– Ветер?.. – Не желая верить, не желая чувствовать эту леденящую пустоту, шепнула Шу и обернулась… попыталась обернуться на крик.
– Всего лишь птица, – тихо сказал Роне, удерживая ее лицо в ладонях. – Шу, моя Гроза, это только птица…
В его глазах по-прежнему бушевало пламя, он весь был пламенем – смертельно прекрасной стихией. Он по-прежнему тянулся к ней, ласкал ее, обещал невероятное наслаждение, но…
Что-то сломалось. Потерялось. Может быть, доверие?
Шу стало холодно, горько и одиноко, несмотря на прижимающееся к ней горячее тело – чужое, опасное и нежеланное тело! И больше никто не метался над ней, не кричал, предупреждая: нельзя верить темным шерам, нельзя! Теперь она сама вспомнила – что нельзя. Жаль, поздно.
– Ты убил моего Ветра, – сказала она или, может быть, не она, а кусок льда внутри нее.
– Я не хотел его убивать. – Роне говорил правду, но было уже неважно, хотел он или нет.
– Мой Ветер сгорел, – повторила она слова, которые никак не должны были быть правдой. Слова, от которых очень хотелось плакать, но не получалось.
– Я верну его для тебя. – Роне нежно погладил Шу по щеке и улыбнулся. – Твой Ветер будет как новенький.
Все с той же уверенной улыбкой – которая почему-то казалась Шу насквозь фальшивой – он протянул руку в сторону комка обугленных перьев…
Никогда раньше Шу не видела, как делают умертвий. Она была уверена, что это – сложный, опасный, долгий ритуал. Обязательно с жертвоприношениями, кровью, таинственными символами и заклинаниями. Темный шер Бастерхази же… он просто протянул руку, и темное пламя окутало мертвую птицу. Всего на миг. А через миг снежно-белый коршун расправил одно за другим крылья, переступил с лапы на лапу и недовольно покосился на Шу ярким глазом.
– Видишь, все хорошо.
Все хорошо? Если комок льда там, где только что было доверие и желание, это хорошо – то да. Все было хорошо. Шуалейда снова была самой собой, разумной и осторожной шерой. Жаль только, поздно. Если бы она не потеряла разум от объятий темного шера, Ветер был бы живым, а не вот этим… умертвием.
Шер Бастерхази скатился с Шу, оказавшись между ней и птицей. Он явно не хотел выпускать ее из объятий, но она повела плечами, освобождаясь от его руки. И он, не сумев скрыть вспышки – боли? Досады? Слишком коротко, чтобы прочитать! – позволил ей отодвинуться и сесть. А сам щелкнул пальцами, подзывая коршуна, и тот вразвалочку подошел, путаясь когтистыми лапами в траве, и ткнулся своему создателю в ладонь. Бережно взяв коршуна двумя руками, шер Бастерхази поднес его Шуалейде.
Ветер был как живой. Бастерхази восстановил его полностью, не только сердцебиение и магические потоки, вплетенные в птицу Люкресом, но даже естественную птичью ауру. Только там, где раньше сияла крохотная капля света и жизни – теперь переливалась черная жемчужина тьмы и смерти. Если бы Шу не присматривалась и не знала, что именно искать, ни за что не заметила бы отличия.
– Изумительно тонкая работа, – кивнула Шу, но птицу в руки не взяла. Хватит с нее обмана. – Вы великий мастер, шер Бастерхази.
Он едва заметно вздрогнул, а Шу обругала себя: что ей стоило назвать Бастерхази по имени? Задевать темного шера, когда они наедине и она зависит от его доброй воли – глупо и неосмотрительно.
– Благодарю за комплимент. – В его голосе скользнул отзвук боли, но опять такой короткий, что Шу усомнилась, не померещилось ли ей. Наверное, померещилось. Вот, он опять уверен в себе и непроницаем, на губах легкая ироничная улыбка. – Тебе он больше не нужен?
Фамильярность царапнула ее, но она не подала виду – сама же разрешила. Сама вела себя, как кошка в течке. Дура.
– Моего друга больше нет, а связанный заклинаниями слуга – нет, не нужен.
Бастерхази дернул углом рта, словно хотел сказать что-то едкое, но промолчал. И так же молча, держа белого коршуна в обеих ладонях, дунул на него. Сложнейшее плетение, вспыхнув, исчезло, и что-то белое, призрачное метнулось ввысь с радостным клекотом.
– Мягкой травы тебе, Ветер, – шепнул Бастерхази, высыпая из ладоней горстку невесомого праха.
– Мягкой травы тебе, Ветер, – повторила ритуальную формулу прощания Шуалейда и провела ладонью над местом упокоения коршуна.
Один из ростков тут же зашевелился, развернулся… нет, не один – сразу несколько, много ростков… буквально через мгновение белые и бирюзовые мелкие цветы раскрылись по всей крохотной полянке между скал, и почему-то запахло соснами, мокрым песком и самую капельку оружейным маслом.
Она не хотела делать ничего особенного. Да вообще ничего не хотела. Просто ей было жаль коршуна и хотелось поблагодарить его. За тепло. За письма от Люка. Письма, которых больше не будет – ведь она не напишет и не отошлет Люка ответ, а он сейчас в Сашмире… наверное, в Сашмире. Как бы Шу хотела оказаться там, рядом с ним!..
Прощай, Ветер. И спасибо, ты вовремя напомнил, что темным шерам нельзя доверять. Темные шеры вот так, не желая, убьют и не заметят. А потом с милой улыбкой сделают из тебя умертвие и скажут, что все хорошо.
Когда она подняла глаза, шер Бастерхази – одетый в безупречный камзол и плащ с кровавым подбоем – невозмутимо стоял чуть в стороне, между двух химер. Нинья прижалась мордой к его щеке – на миг Шу даже показалось, что она утешает хозяина… Да нет, показалось. Темный шер Бастерхази не нуждается ни в чьей жалости. И в извинениях тоже. Да и за что Шу извиняться? Что не позволила ему соблазнить себя? Или что не договорила те пафосные слова, так похожие на ритуал…
Ритуал?!
Злые боги… не может быть! Нет, это не мог быть ритуал Единения! Там же… там же – формулы, символы, непременно алтарь… она читала, она точно знает!..
Как и для изготовления умертвий – формулы, символы, жертвоприношения.
