В глазах Бастерхази мелькнуло удивление, но тут же сменилось злостью и восторгом – Дайм тоже раскрылся, позволяя ему ощутить всю свою силу, мягко толкнул, поднажал…
И ничего не вышло! Они опять оказались равны. Но, шис, дети, до чего хорош Бастерхази как есть! Настоящий темный шер, без вечных масок – то туповатой дубины, ученика Тхемши, то равнодушной темной скотины, страха и ужаса добрых подданных империи. Нет, на самом деле он – живой, яркий, весь он порыв и страсть. И его дар, его суть – великолепная, завораживающая тьма, бьющаяся в такт его сердцу, тянущаяся к Дайму, обволакивающая, обещающая полет, наслаждение и единство…
«Красиво…» – чей-то шепот нарушил равновесие сплетенных в смертельном объятии потоков света и тьмы.
Чьи-то руки коснулись Дайма – его губ, груди, рук, бедер.
Чье-то дыхание пощекотало его ухо.
«Еще, хочу еще! Не останавливайтесь!» – потребовал кто-то…
И за стенами таверны загрохотал гром, в прорехах крыши засверкали синие молнии.
– Ты тоже ее слышишь? – спросил Бастерхази, склоняясь к Дайму: в его глазах сверкали синие всполохи, в его голосе рокотал гром.
– Мы ей снимся, мой темный шер. – Наверное, он сейчас выглядел и звучал так же. Быть сном немного сумасшедшей сумрачной колдуньи, злые боги, это…
– Ради ее высочества Аномалии… моей Аномалии… – темный улыбался совершенно безумно.
– Сегодня – твоей, но за тобой будет должок. Ну?
– Шис с тобой, Бастерхази. Договорились, – ответил Дайм и, наплевав на все предупреждения Светлейшего, на собственные вопящие об опасности инстинкты, убрал все щиты и расслабился.
Всего лишь расслабился, прекращая драку и позволяя Бастерхази себя обнять. Почти по-братски. Так, как желали для своих детей Двуединые.
И обнял его в ответ.
Это было… странно. Не драться, не доказывать ничего, не бояться удара в спину. Просто чувствовать чужое тело и чужой дар – рядом, вплотную к себе, без щитов и готовых к активации проклятий. Темный дар, глубокий и манящий, как Бездна, сплетающийся с его собственным светом, и совершенно невозможно различить – где касается его чужое тело, а где – темный дар.
Это было странно и безумно хорошо. Так хорошо, что хотелось поверить: светлый и темный могут быть друзьями. Братьями. Больше, чем друзьями и братьями. Благословение Двуединых – не миф, не ложь Ману Одноглазого, а самая реальная реальность.
Обессиленно обнимая Бастерхази и ощущая невесомые, полные любопытства касания спящей в своем углу Аномалии, Дайм ясно понимал – вряд ли это сумасшедше прекрасное ощущение возможно с кем-то другим. Уж точно – не с Ристаной. Ни с кем из бездарных, как бы Дайм ни был влюблен.
«Ристана? Ты любишь Ристану, не меня?!» – В шелесте дождя по крыше послышалась обида, и тут же совсем рядом ударила молния, заставив пол дрогнуть, а все волоски на теле Дайма подняться дыбом.
О боги…
– Тебя, – ответил Дайм вслух. – Ты – самая прекрасная Аномалия в мире.
– Только меня? – ревниво поинтересовалась Аномалия.
Повернув голову, Дайм посмотрел в угол, где она спала. Что-то маленькое, с тощими угловатыми запястьями, торчащими из рукавов мужской рубахи, острыми плечами, потрескавшимися губами и впалыми щеками. Нечеловеческая красота! Нет, Дайм даже не иронизировал: Аномалия не была человеком, и сейчас это виделось совершенно отчетливо. А внешность… да кого волнует внешность, когда она – стихия, гроза и ураган… и страсть. О да. В этой девочке страсти больше, чем в десятке Ристан.
– Только тебя, моя прелесть, – вздохнул Дайм.
– Я тоже буду тебя любить, светлый принц Люкрес, – откликнулась сумрачная колдунья и улыбнулась. Во сне.
А рядом с Даймом хмыкнул Бастерхази.
– Люкрес, значит. Ну-ну, твое светлое высочество. Мне даже интересно, как ты собираешься выпутываться, о честнейший из всех длинноухих ублюдков.
Если бы Дайм не знал точно, кто сейчас обнимает его, ни за что бы не поверил, что это сказал Бастерхази. Ни тебе едкого сарказма, ни зловещего прищура, ни леденящих кровь обертонов. Как будто нормальный человек, в смысле шер. Довольный, расслабленный и даже, о боги, добродушный! Сказать кому – не поверят.
– А ты и не скажешь, – так же расслабленно сказал Бастерхази. – И я не скажу. Спишем на Аномалию, наваждения и прочую мистику, не так ли, мой светлый шер?
– Спишем, – согласился Дайм, снова опуская голову ему на плечо. – Но не прямо сейчас. Думаю, гроза продлится до утра.
Бастерхази улыбнулся дырявому потолку и обнял Дайма крепче.
– А ведь Ману не врал. Темный и светлый, это… – В его голосе прозвучала неприкрытая тоска.
– Не врал, – согласился Дайм.
Но об этом он императору не расскажет. Это же не старинные манускрипты и не артефакты, не так ли? А о том, что получается, если повторить… ладно, частично повторить, без ритуалов… просто сделать то, что Ману Одноглазый положил в основу своих экспериментов и ритуалов – так вот, об этом император Дайма не спрашивал.
И очень жаль, что Ману не прав в другом. Темный и светлый не могут стать друзьями. Не потому что их природа не позволяет, а потому что… потому что… проклятье. Нет. Сегодня Дайм не будет думать о политике и прочей дряни. Одну ночь. Всего одну ночь!
– Надо отнести Аномалию к Медному, пока он сам не приперся сюда со взводом солдат, – сказал Дайм, прежде чем подняться.
– Надо, – согласился Бастерхази.
– Тебе Аномалию, мне переговоры. Пошли, мой темный шер.
– Не может быть, ты доверишь мне сокровище?
– Только сегодня, Ястреб. Ты же помнишь, мы с тобой по-прежнему враги.
– Вспомню, – с той же рвущей душу тоской откликнулся Бастерхази, – утром, когда закончится гроза.
Рональд шер Бастерхази
Когда закончится гроза… Кого он обманывает? Он прекрасно помнит, что Дюбрайн – враг. Даже если светлому шеру хочется совсем другого, а ему хочется.
Будь проклят Паук! Будь проклята империя с ее законами! Будь проклят Ману, поманивший свободой и проигравший! А ведь как просто было бы: темный и светлый, ритуал единения, свобода. Для обоих свобода!
Если бы Дюбрайну это было нужно. Но он такой же, как Зефрида, упертый светлый ублюдок. Она умерла, только чтобы не любить темного шера, чтобы не дать им обоим настоящую силу и свободу! Проклятье!
Едва заставив себя разомкнуть объятия и выпустить светлого ублюдка, к которому по-прежнему тянулась вся его темная суть, Роне одним прыжком вскочил на ноги, привычным заклинанием привел в порядок одежду и шагнул к спящей Аномалии. Своей последней надежде. Пусть Дюбрайн сколько угодно строит на нее планы – ни Люкрес, ни сам ублюдок ее не получат. Она не темная, нет, она – сумрачная, слава Двуединым! Она понимает, что это такое, принадлежать Темному Хиссу, вечно слышать его зов, чувствовать дыхание ожидающей тебя Бездны.
