В панике она рванулась прочь, вслед за птицей – к зеленой луне, к облакам!..
– Останься со мной, – догнал ее голос светлого шера. – Прошу.
Помотав головой, Шу обернулась, хотела сказать… Что сказать, она забыла: бирюзовая глубина манила, затягивала в себя, и тело делалось тяжелым, плавилось под этим взглядом, казалось, сейчас она утонет…
– Ты не будешь одна, – пропели морские волны. – Никогда.
– Хватит!
Резкий голос Роне Бастерхази встряхнул ее, его же руки дернули вниз, уронили – Шу еле успела вцепиться в его обнаженные плечи, чтобы не рухнуть на пол. Ширхаб, как неприлично!
– Не дергайся, девочка, – велел Роне и огладил ее по спине: под его рукой одежда таяла, от кожи шел жар и разливался по всему телу. – Ветер, птички, глупости. Тебе нужно что-то более существенное…
Пальцы темного сжали ее бедра, Шу вскрикнула от неожиданности – а может быть, от удовольствия?
Показалось, где-то далеко прозвучало:
«Отпусти ее, хиссово отродье!»
И так же далеко послышался ответ:
«Трус!» – и смех.
Ее вскрик поймали мужские губы – не Люкреса Брайнона, светлый пахнет иначе… Проклятье, я уже различаю их на вкус?
– Ты же выбрала обоих, – сказал или подумал Роне Бастерхази.
Одновременно с его словами ее накрыла тяжелая волна чужих эмоций: смутная, запретная, вкусная до того, что Шу задохнулась… но вынырнула, схватившись за почти потерявшее смысл слово:
– Нельзя!
– Во сне можно, все можно. – В голосе Роне звучала насмешка, а под ней голод, такой же, как ее, темный голод. Этот голод затягивал, лишал остатков разума и требовал: – Бери все что хочешь!
О да, она хотела. Все. Обоих. Сейчас. И к ширхабу все «не должно»!
– Люкрес! – позвала она; вздрогнула, когда светлый коснулся губами ее затылка и обнял, приник всем телом; свет и тьма, молнии, полет – все это было ее, здесь, сейчас!.. – Еще!
– Тебе хорошо, – прикусив ее губу, выдохнул темный.
– Да…
– Ты спишь, – напомнил светлый, прижимая ее к себе: его ладонь протиснулась между ней и телом темного магистра, скользнула ей между ног, и по всему телу пробежала волна острого, на грани боли, наслаждения.
– Да, сплю, – выдохнула она прямо в губы темному, прижимаясь к светлому спиной еще теснее, еще ближе.
Она готова была согласиться с чем угодно, лишь бы и дальше пить это… эти…
– Это все сон. Забудешь, как проснешься, – хрипло и прерывисто велел Люкрес.
– Забудешь! – Роне заглянул ей в глаза, а потом снова поцеловал – так жарко, властно и сладко… и притиснулся всем телом… у нее закружилась голова, она попыталась вдохнуть воздуха, ставшего вдруг густым и терпким, будто старое кардалонское.
– Да! – едва вдохнув, шепнула она, снова глядя в темные, бездонные глаза…
Две красные луны подмигнули ей в ответ, и она полетела куда-то вверх или вниз, или куда-то еще, она не знала – она просто спала, уронив голову на стол в деревенской таверне.
Глава 14
Когда закончится гроза
…достичь равновесия и свободы от предопределенности. Ритуал Единения – высшее проявление любви между детьми Двуединых,
показывающий Двуединым, что дети выросли, стали разумными и достойны самостоятельно определять свое будущее…
Ману Одноглазый, трактат «О свободе», запрещенный к прочтению, распространению и хранению.
Там же и тогда же
Дамиен шер Дюбрайн
– Чтоб тебя зурги сожрали, Бастерхази, – выдохнул Дайм, едва Аномалия между ними исчезла.
Почти исчезла. Девочка… хотя какая она девочка, с такими-то желаниями! Девушка уснула, но снились-то ей по-прежнему они. Оба.
– Подавятся, – невыносимо довольным тоном отозвался Бастерхази, прижался плотнее, кожа к коже… и подсек Дайма под колени, одновременно толкая на пол.
Рефлексы сработали раньше, чем Дайм успел сообразить, что происходит. Так что меньше чем через половину мгновения Бастерхази валялся на полу, а сверху – Дайм, прижимая его всем весом и держа за горло (осторожно, чтобы не придушить).
Эмоциональную тираду, выданную Бастерхази, Дайм пропустил мимо ушей. А то он не знает, что он – шисом драный ублюдок и прочая, прочая. Он бы сказал больше: он еще и лопоухий идиот, недооценивший Аномалию. Катастрофически недооценивший. А еще он слишком близко к Бастерхази, и ему это нравится. Так нравится, что…
– …отпусти меня, Мертвый тебя через колено…
Видимо, от шока Бастерхази забыл о ментальных щитах, а может быть, просто не смог восстановить после Аномалии. От него фонило возбуждением пополам с болью, и он весь – не столько телом, сколько даром – тянулся к Дайму, трогал его огненно-черными протуберанцами. От сумасшедшего контраста ледяной бездны и огня, сплетающихся с его собственными потоками воздуха и света, кружилась голова и хотелось… нет, требовалось! Ласкать темного в ответ, проникнуть в него, взять все это себе, сейчас же, немедленно!
– Лукавишь, Бастерхази, – хмыкнул Дайм, погладил напряженное горло, склонился еще ниже, почти касаясь губами его губ. – Ты хочешь совсем не этого.
Темный на мгновение заткнулся и замер, явно собираясь усыпить бдительность Дайма и взять реванш. Но не успел. Мгновения Дайму вполне хватило, чтобы скользнуть рукой в волосы Бастерхази и сжать, одновременно потянувшись к нему не столько телом, сколько даром – наплевав на остатки щитов, касаясь старых переломов, залечивая, вытягивая остатки темных проклятий, убирая боль.
Дайм ожидал в ответ чего угодно, но только не низкого голодного стона и легших ему на плечи ладоней.
– Шисов ты сын, – выдохнул Дайм.
На миг ему показалось – сейчас Бастерхази сдастся…
Но через мгновение уже он сам валялся на полу, прижатый чужим телом. И самое ужасное, ему совершенно не хотелось ни сопротивляться, ни пытаться опять подмять Бастерхази под себя. Но если сейчас Дайм поддастся, потом… а что потом? Хиссов сын будет припоминать ему проигрыш следующие лет триста?..
Надо, шис дери, надо драться…
Не выходит.
Бастерхази тоже замер над ним. Они оба замерли, глядя друг другу в глаза. Пат. Никто из них не сдастся. Никто не позволит другому победить. Если только убить. Проклятье.
– Пари за мной, – мягко и тяжело потребовал Бастерхази, придавливая Дайма всей мощью темного дара.
Дайм чуть не задохнулся – от восхищения. Злые боги, да какая к шисам лысым вторая категория! Тут полноценная первая! Как он раньше не видел? Вот же сукин сын, как прятался!
– Шисов дысс тебе, – почти нежно отозвался Дайм, пропуская сквозь себя пылающую тьму: сумасшедше прекрасное ощущение!
