– Да погоди! – резво повернулась к ней от окна Танька. – Давай я тебе хоть прическу сделаю, что ли!
– Нет. Не хочу.
– Ну, хоть концы давай подровняю…
– Зачем? Для нашего Прованса и так сойдет…
– Обиделась, да?
– Нет, что ты… Наоборот, спасибо тебе. Поговорила со мной, мое время убила. А то я не знала, как его…прожить. А сейчас мне уже не так страшно. До завтра, до воскресенья, теперь дотяну…
– А что у тебя в воскресенье?
– Да, а что у меня в воскресенье? Сама не знаю…Бордовый горизонт, бордовое Бордо в бокале…
– Ух ты! И «поверить не могу, что это все уже так близко»?
– Да. Еще совсем немного, и Прованс. Пока, Танька. Удачи тебе с клиентурой…
* * *
Александр Синельников не появился в Одинцово и с утра в воскресенье. Увидев ее, входящую в калитку, Татьяна Михайловна поджала губы, едва заметно качнула вверх-вниз головой – то ли поздоровалась, то ли совсем уж не одобрила такой странной настойчивости. Впрочем, она и в субботу так же ее встретила, уже без прежней, чуть подобострастной приветливости. Пробурчала под нос недовольно:
– А чего ж, конечно… Ну, не приехал, и больно надо… Ишь, разбегались тут, делать, что ль, больше нечего… Варюха и без того сама не своя… Идите уж вы, Анн Иванна, не беспокойте ее зазря…
Пришлось молча повернуться и выйти со двора, тихо прикрыв за собой калитку. Странная вдруг в теле образовалась слабость, будто его продувало насквозь ветром. Казалось, подует сильнее, и ее понесет по дороге, как сорванный с дерева чахлый лист. И в голове – такое же странное ощущение слабости, будто сунули туда вместо мозгов комок вязкого теплого пластилина. Вытягивай, лепи из него, что хочешь. Вот, вытянулась, к примеру, такая мысль – ехать надо… И все остальные мысли вокруг нее послушно захороводились, формируя решение, как рукотворное пластилиновое изделие. Да, надо ехать. Другого выхода нет.
И сразу – будто подстегнуло в спину, и резвость в ногах взялась. Встрепенулась, полезла в сумочку, проверяя содержимое кошелька и одновременно воспроизводя в памяти адрес, указанный в Вариной больничной выписке. Его, Александра Синельникова, домашний адрес. Воздвиженский проспект, дом семнадцать, квартира пятьдесят три. Теперь бы еще на рейсовый автобус успеть…
Успела! Примчалась на автостанцию из минуты в минуту, водитель уже со стоянки выруливал. Бросилась наперерез – открой, открой дверь! Плюхнулась в мягкое кресло, тяжелая, распаренная от быстрой ходьбы. Женщина, сидящая рядом, повернула к ней голову, поздоровалась, даже по имени назвала, и пришлось через эту загнанность еще и улыбку на лице строить – да, да, мол, и я вас тоже приветствую. А в лицо женщине не стала глядеть, глаза закрыла. Кто бы там ни был, на дорожный диалог все равно сил не достанет. Тем более, наверняка бы речь на медицинскую тему пошла, где что «покалывает» да куда потом «отдает».
Хотя – и зря, может, диалогом пренебрегла. По крайней мере, отвлеклась бы на два часа дорожного времени. Их же теперь пережить надо, эти бесконечные два часа, перебояться как-то. А с другой стороны – чего уж теперь бояться-то? Мокрому дождь не страшен. Все равно же Александра Синельникова увидеть надо, поговорить… Обязательно надо. Объективная, как говорится, необходимость созрела. Хотя, может, и субъективная скорее…
Вялые пластилиновые мысли спотыкались об это «надо», разбегались нехотя. Зачем – надо? Кому – надо? Что она ему скажет? И тут же снова обратная сила стягивала их в кучку неистового стремления, лепила некий непробиваемый фантом – да неважно, что она ему скажет… Там видно будет. Надо, и все.
Она и сама бы не смогла определить природу этой уверенности-фантома. Да и не уверенность это была, наверное. Наоборот – страшная, болезненная, тревожная, унесшая последние силы неуверенность…
В конце пути она даже вздремнула немного. Организм сам по себе отключился, сработал инстинкт самосохранения. Открыла глаза – за окном уже городские окраины плывут. Засуетилась с пудреницей, с помадой, благо, что все это хозяйство невзначай в сумке оказалось. Хотя и не очень помогло. Круги под глазами такие желто-зеленые – краше в гроб кладут.
Дом номер семнадцать на Воздвиженском проспекте оказался модной элитной свечкой-новостройкой вкусно-желтого кукурузного цвета. Круглое двухступенчатое крыльцо, стеклянная входная дверь. Дернула ее – не открылась. Откуда-то сбоку прозвучал мелодичный женский голос:
– Простите, вы к кому?
– Я… Я к Александру Синельникову…
– Как вас представить?
– Анна Ивановна Власова… – растерянно проговорила она куда-то вверх. И зачем-то добавила: – Я из Одинцово…
– Минуту…
Так. Понятно. Теперь, значит, эта тетка с ласковым голосом прямо к нему в квартиру позвонит и ее…представит. А он… А вдруг он…
Додумать свою испуганную мысль она не успела. В стеклянной дверной сердцевине что-то тренькнуло, и обе половинки разъехались под аккомпанемент прежнего голоса:
– Проходите, пожалуйста. Лифт направо. Вам на шестой этаж. Вас ждут.
– Спасибо! – радостно выдохнула она, ступая в открытый проем.
Ждут! Конечно же, ждут!
Бесстрастное зеркало лифта отразило ее лицо, будто предложило стереть глупое смятенно-радостное выражение. Что она и сделала, заодно успев торопливо пригладить волосы на висках. Выйдя из лифта, услышала за спиной низкий, чуть с хрипотцой голос. Женский голос.
– Сюда, пожалуйста.
Обернулась удивленно…
– Ну, чего вы так на меня смотрите? Это вы к Александру Синельникову пришли?
– Да, я…
Стоящая в приоткрытых дверях квартиры женщина была очень красивой. Тонкое чистое лицо в обрамлении темного «каре», изящная фигурка, спокойное, чуть насмешливое выражение глаз. Живая Одри Хепберн из кинофильма «Римские каникулы». Хотя нет, там она очень уж молоденькая была… Эта, скорее, на Одри Хепберн из «Завтрака у Тиффани» больше походит.
– Да заходите же, если пришли!
– А… Где Александр?
– Он в отъезде. Будет только завтра к вечеру.
Она автоматически сделала несколько шагов в сторону открытой двери, застыла в нерешительности.
– Да заходите, что ж вы оробели так! Давайте знакомиться, меня Юлей зовут. А вас как?
– Анной…
Ступила в прихожую, хотя прихожей в обычном смысле данное помещение трудно было назвать. Скорее, небольшой холл с мягкими светильниками, с рогатиной вешалки в углу.
– Кофе хотите, Анна? Раздевайтесь, куртку вот сюда можно повесить… И не надо снимать обувь, оставьте!
– Но как же… Как же в обуви-то…
Видимо, слишком уж глупо прозвучало ее робкое сопротивление относительно обуви. А что делать, проклятая поведенческая привычка подвела – обувь на пороге снимать. Совсем забыла, что в нормальных домах это дурным тоном считается. От страха, от волнения забыла. Можно сказать, сразу и опозорилась. Встала соляным столбом, уставилась в нерешительности на свои заляпанные одинцовской грязью ботинки. Юля, проследив за ее взглядом, хмыкнула понимающе, пожала плечами, махнула рукой:
