От отчаяния, от бессмысленного разглядывания темного потолка мысли взвивалась вверх, отплясывали хороводом, и голова начинала кружиться, будто и впрямь бежала куда-то вслед за ветерком легкого сумасшествия. И тут же голос рассудка возвращал обратно, звучал едко, насмешливо – эк же тебя, милая, лихо угораздило в больное и безнадежное чувство вляпаться! Что с ним делать-то станешь, серьезная замужняя женщина, уважаемый врач-терапевт? Учти, в серьезную переделку попала. Коготки завязли, и птичке конец.
Да, конец. И как теперь дальше жить с этим сумасшествием? И впрямь, куда его девать, что с ним делать? Не сгребешь его в горсть и не выбросишь. Придется ждать, пока само выболит. Терпеливо ждать, изо дня в день. И в следующую субботу не ходить, приковать себя наручниками к батарее. Да, именно так и надо…
И спать, спать надо. Сон – лучшее лекарство от любой болезни. Человек спит, время идет, организм потихоньку выздоравливает. Спать, спать надо…
Закрывала глаза, медленно считала до ста. Где-то к середине этого счета выплывало из небытия лицо Александра Синельникова с разлитой по нему досадою, и взгляд его выплывал, сторожкий, опасливый. Чего ты так испугался, скажи? Давай, давай еще поговорим… Хотя бы так, в моем полусне…
Так ты меня до конца и понял, Александр. Напора моего испугался. Сильной эмоции. А что она есть, эта эмоция – всего лишь огромное желание сбросить с тебя проклятое чувство вины… А может, правды испугался? Даже спорить не стал, просто сбежал. Именно так и сбегают от правды. Ну да, конечно. Конечно! Творческая натура, тонкая душевная организация, или как там еще о таких, как ты, говорят… В общем, слаб ты на правду оказался, нежный чистоплюй Александр Синельников. И защитить тебя некому. Помочь – некому. И потому – я должна тебе помочь…
Что, что ты головой мотаешь? Удивляешься, почему – я? Да я и сама не знаю… Просто чувствую – должна. Иначе никогда от своей тайной маетной любви не избавлюсь. Заплатить мне за нее надо – грехом… Пусть на мне будет грех, а ты…будешь свободен. Ведь ты очень хочешь на свободу, Александр Синельников?
Словно тугая пощечина прилетела в лицо, вздрогнула, села на постели. Что это было – сон, явь? Спина мокрая, холодная, в горле сухость. Надо встать, воды попить…
Осторожно перешагнув через мирно похрапывающего Леху, на цыпочках прокралась в кухню, припала сухими губами к стакану с водой. Села у окна, стала глядеть темноту. Долго глядела, потом усмехнулась – гляди не гляди, а надо дальше свою думу думать, все равно от нее никуда не денешься.
И мысли послушно поплелись назад, на то самое место, где так опасно споткнулись. Где высветилось это страшное и колючее слово – грех. Странно, почему именно оно в мыслях высветилось, как будто более четких аналогов нет…
Ах, да, понятно, почему высветилось… От бабушки Зинаиды наследство, папиной матери. Сильно верующая была старушка, как сейчас говорят, воцерковленная. Она и заставила ее в детстве строчки из Книги Притчей о грехе выучить. И спрашивала потом все время, и она повторяла старательно зазубренное, как детский стишок на утреннике: «…глаза гордые, язык лживый и руки, проливающие кровь невинную, сердце, кующее злые замыслы, ноги, быстро бегущие к злодейству, лжесвидетель, наговаривающий ложь и сеющий раздор между братьями…»
Да, все так. И про руки, и про сердце, кующее злые замыслы. Но… какие такие замыслы, честное слово? Нет у нее никаких конкретных злых замыслов. Там, где мысли споткнулись, она другое имела ввиду. И сердце ничего, кроме сомнений, не ковало. Сомнений о том, есть ли у нее право предоставления выбора. Да, именно так! Каждый человек должен иметь право выбора. И Варя Анисимова – тоже. А если его нет, значит, кто-то другой должен его предоставить. Обязан даже. А про выбор в этих заученных строчках о грехе ничего нет… И про того, кто может этот выбор дать…
Вот давеча Варя сказала – сама, мол, решу. Когда захочу, тогда и решу. И сама у нее снотворное затребовала. Много – снотворного. Значит, невольно и право свое на выбор отстаивала, так, получается? Значит, предоставление возможности выбора и не злой замысел вовсе? Или все-таки – злой? Или она сама себя в своих грешных мыслях оправдывает?
Сбежал, сбежал Александр, напора ее испугался. Сильной эмоции. А что она есть, эта эмоция – всего лишь огромное желание сбросить с него проклятое чувство вины… На свободу отпустить…
За окном чуть посветлело – и не рассвет еще, только первые его потуги. Четыре часа, самое тяжелое время суток. Именно в это время все тяжкие замыслы в точку окончательного решения приходят. Надо пойти лечь, переждать. А может, снотворного выпить?
Мысль о снотворном дернулась внутри страхом, подняла с места. Казалось, даже в спину толкала, пока она на цыпочках кралась на свой диван. Легла, натянула на голову одеяло, потрогала руками ледяные ступни. Надо согреться поскорее, заснуть…
На излете дремы, перед самым провалом в сон, увиделась вдруг картинка – все то же снотворное. Летят над головой блестящие блистеры, сложились косяком, как перелетные птицы. Близко летят, над самой головой. Даже и буквы можно рассмотреть. А если сильно глаза напрячь, то буквы в знакомые названия препаратов складываются – донормил, имован, феназепам…
* * *
Анна Ивановна, скажи-ка мне, Анисимову ты наблюдаешь? Она вроде с твоего участка?
Сергей Петрович, главврач, чуть оттолкнувшись носком ботинка от пола, поехал креслом назад, перенес тяжесть ноги на каблук, подрулил обратно к столу. Привычка у него такая была, туда-сюда ездить. А сейчас вдобавок еще и очки снимет, начнет их протирать замшелым платком, всегда одним и тем же, в сине-голубую клеточку.
– Да, Сергей Петрович, с моего участка. А что такое?
– Да ничего, собственно. Ты садись, садись, Анна Ивановна… Просто нас тут журналюги по телефону одолели, Анисимовой интересуются. Я уж вчера Степановну на них наслал…
Что ж, понятно. Степановну, это хорошо. Мария Степановна, заместитель по организационно-распорядительным вопросам, была у них широкой спиной во всех смыслах этого слова. Так ловко вопросы организовывала и этими же вопросами распоряжалась, что Сергей Петрович беды не знал. И еще было у Марии Степановны одно замечательное свойство – брать на себя «скользкую», как она выражалась, ответственность. Бывало, обстоятельства всякие складывались, и такие даже, которые к их медицинскому ведомству вроде как особого отношения не имели. Но, как говорится, вопрос задан, и надо на него отвечать! А быстрота реакции относительно принятия любого решения была у Марии Степановны необычайная, которая, впрочем, объяснялась произнесенной уже после скороговоркой – «мне на пенсию скоро, так что гори оно все синим пламенем…» Говорят, таким образом на пенсию она уже добрый десяток лет собиралась, и в синем пламени не одна проблема вместе со скользкой ответственностью сгорела.
– И как наша Мария Степановна с журналистами побеседовала, Сергей Степанович? – спросила осторожно.
– Да как, как… Отчистила их будь здоров. Сказала, что по закону не имеет права конфиденциальную информацию выдавать. А потом еще и добавила от себя – да если б, мол, даже и числилась у нас такая больная, все равно бы я вам, журналюгам, ничего про нее не рассказала! То есть дала понять, что не там ищут, подлюги. Не обломится им с горячим матерьяльчиком.
