Наверное, он и дома, когда остается один, так же вот застывает взглядом. Ныряет в свою проблему, путается в водорослях. Страдает. Мучается. И нет никого рядом, чтобы… Горячую еду приготовить, по самой малости…
Так. Так! Стоп. Куда ж ее понесло в своих грешных фантазиях? Нет, не надо их шевелить. Успокоить еще одним глотком наливки надо. Или… Пусть себе шевелятся, черт с ними? Он же уедет завтра. Уедет, и мучайся потом всю неделю в ожидании следующей субботы…
Наверное, он каким-то образом почуял ее энергию отчаяния – моргнув, слепо зашарил по столу в поисках сигарет, ткнулся ладонью в стакан, опустил взгляд, посмотрел на него удивленно. И будто встрепенулся присутствием, вежливо-извинительно улыбаясь.
– Совсем заболтал вас, Анечка, простите… Давайте я вам еще налью. Вполне приличная вещь эта наливка, вы не находите?
– Да, ничего. Только мне немного, пожалуйста. И так уже голова кругом идет.
– Да это ничего, пусть идет. Если кругом, то хорошо. Значит, обратно вернется.
– Хм… Ну да. Конечно. Скажите, Александр… А как вы с Варей познакомились?
Вопрос выскочил из порядочно захмелевшей головы, как черт из табакерки. И, что самое противное, явственно прозвучал в нем другой смысл, вроде того – как вас на это знакомство угораздило? Зародился, наверное, из его давеча озвученного «напряжения горестного обстоятельства», и прозвучал… Или из ее только что пережитой фантазии прорвался? Хотя по лицу Александра и не заметно, что он какой-то потайной смысл в ее вопросе учуял. Сидит, задумался…
– Я на том конкурсе красоты, где Варя третье место заняла, председателем жюри был. Честно скажу, подтасовал я Варино третье место…
– Что, так понравилась?
– Да нет. Хотя…понравилась, конечно. Но дело не в этом. Понимаете, было в ней что-то такое… Желание сильное, неистребимое, будто от этого конкурса вся ее жизнь зависела. Ну, я не знаю, как это объяснить…
– Зато я знаю. Желание это было продиктовано стремлением отсюда вырваться. Из Одинцово. Из этого домика, из этого огорода, от самовара этого, бабкиного наследства… Здесь такая жизнь, Александр. Дождливая, тоскливая. Весной грязь, зимой сугробы выше головы. Всегда хочется убежать отсюда.
– И вам тоже?
– Ну, не обо мне сейчас речь… Так что дальше было? Заняла она на конкурсе третье место, и…что?
– Не знаю… – едва заметно пожал он плечами. – Наверное, она как-то почувствовала, что именно я в ее успехе решающую роль сыграл… Сама подошла, поблагодарила. Я ей свой номер телефона дал. А потом она мне названивать начала каждый день. И не с большой дамской претензией, а так, пострекочет чего-нибудь в ухо, будто ветерком легким обдаст. Потом мы еще раз встретились… Все обычно, в общем. Все как у всех. Я даже не помню, в какой момент она у меня в доме осталась. Ну, осталась и осталась, и нормально. Меня все устраивало. Знаете, не всякая женщина умеет взять на себя роль быть мужчине удобной и ненавязчивой. Она принимала меня таким, какой есть, никаких претензий не предъявляла. И не хотела от меня ничего сверхъестественного.
– Так уж и ничего?
– Ну да… Вы имеете в виду протежирование, что ли? Нет, никаких у нее поползновений на этот счет не было. Я ей сразу объяснил, что карьеры в модельном бизнесе она не сделает. Потому что у нее особенный тип красоты, чисто русский. Бедра полноваты, лицо правильное, классическое. А в моде сейчас другая красота, с изюминкой, немного фриковатая, что ли…
– Какая, простите?
– Фриковатая. Ну, чтоб изъянчик какой-нибудь был, в глаза бросающийся. Особая нестандартная отметина.
– А у Вари, значит, совсем никакой фриковатости не было?
– Абсолютно! Говорю же вам – классический тип. Спокойная красота, без претензий.
– И…сколько вы так прожили, без претензий?
– Да почти год… Ну, а дальше вы уже знаете. Дальше – горе. Варино горе, мое горе.
– То есть водоросли…
– Что?
– Ну, вы сами так сказали… Будто плыли на свободе и вдруг в водорослях запутались…
– А, да… Да, если хотите. Вот сегодня, например, суббота, и мне кровь из носу надо быть на показе у моей конкурентки, Мариночки Барской… Слышали про такое модное направление – от Барской? Это дизайн трикотажа, очень актуальный сейчас. Вещи-трансформеры, очень стильные, удобные… Хотя нет, вы, наверное, о нем слышали. Так вот. Мне надо там быть просто до зарезу, а я…
– А вы – здесь. В огороде, под навесом.
– Да. А я – здесь. Такие вот дела, Анечка.
Они глянули друг на друга быстро, печально и понимающе, и так же быстро отвели друг от друга глаза. У нее от этого переглядывания холодок пробежал по позвоночнику, пробираясь через хмельную расслабленность.
– Но ведь…Вы не виноваты, что Варя… Что с ней… – тихо произнесла, хрипло кашлянув.
– Конечно, не виноват. Но у меня нет выбора.
– Да как это, выбора нет… Выбор всегда есть, Александр! Это у обыкновенного, рядового человека выбора может не быть, а у вас он просто быть обязан!
– И в чем он, по-вашему?
– А в вашем праве плыть по течению. Ведь вам талант не Варя дала, вам его природа дала. Значит, вы вправе один раз выпутаться из водорослей, а не нырять туда каждый выходной. Выбор всегда есть, Александр! Пусть жестокий, но любой выбор – вещь по сути жестокая. Что, скажете, я не права?
Она и сама не поняла, в какую секунду ее голос взвился до состояния странной напористости. Да и откуда вдруг взялся этот напор, это страстное стремление объяснить, доказать, осчастливить свободою… Неужели оттуда же, из ее грешных пустых фантазий? Или из того, невесть откуда вспыхнувшего к этому человеку чувства, так невзначай ее поразившего? Что это? Святая к нему любовь или большая в конечном итоге подлость?
Александр молчал, смотрел на нее внимательно. И еще, она вдруг это четко увидела, мелькнула в его взгляде некая опасливость, что ли… Или – задумчивость…
Ну почему, почему он молчит? Смотрит и молчит… И жестокие напористые слова, только что произнесенные, зависли под его странным опасливым взглядом, как камни над головой. Над ее – головой…
Медленно согнув в локте руку и продолжая ее отрешенно рассматривать, он выудил из кармана телефон, вяло нажал на какую-то кнопку, положил перед собою на стол. Послышалась нежная короткая мелодия – телефон включился, наверное. И тут же заверещал бодро, и он схватил его, как утопающий хватается за соломинку. Прижал к уху, отвернулся, будто заслонился от нее разговором.
– Нет, Макс, я не в городе… Так, в одном месте. Да ты что? Нет, но я… Ладно, понял…
Повернувшись, глянул на нее с размытой по лицу досадою, весь уйдя вниманием в разговор. Она сидела, ни жива ни мертва, горя огромным желанием провалиться сквозь землю. Вот здесь, на чужом огороде, и провалиться. Вместе со своим святым чувством, будь оно трижды…
