– Ой, уж мне-то не рассказывай – душа в душу! А то я не слышала, как вы собачитесь!
– Да, собачимся! И все равно – любим руг друга! Ты поверни, поверни ко мне лицо-то, в глаза мне посмотри! Тебе ли про нашу любовь не знать? И жили, и горе мыкали, а любить друг дружку никогда не забывали! И тебя вот вырастили, образование дали, замуж за хорошего человека пристроили! И все у тебя для жизни есть! Чего ты вдруг… выкомаривать начала, Анютка? Может, святой водой тебя окропить?
– Ой, мам, хватит…
Подскочив со стула, она опрометью бросилась к двери, накинула на плечи куртку, закрутилась в поисках своей сумки. Куда ж она ее сунула, когда вошла? Ах, да, вот, под вешалкой…
– Ань, да постой! – схватила ее за рукав куртки мать, развернула к себе, глянула в глаза с пугливой тревогою: – Да что с тобой такое, доченька? Подожди, не убегай! Ну, прости меня, может, я и впрямь сболтнула чего не то…
– Пусти, мам. Я пойду. Это ты меня прости…
Высвободившись рывком, она толкнула спиной дверь, кубарем скатилась с крыльца, начала хватать ртом сырой холодный воздух. Выскочив за калитку, почти побежала по улице, с ужасом чувствуя, как бултыхается внутри горячее запоздалое раскаяние. Нет, чего это ее вдруг понесло на такие жестокие разговоры? Да еще с кем? С матерью! Прямо сумасшествие какое-то, шизофрения в чистом виде…
Резко остановившись, отерла тыльной стороной ладони горячий пот со лба, оглянулась. Вернуться, что ли, успокоить ее? Придумать причину какую-нибудь извинительную? Устала, мол, закрутилась, временное помрачение нашло? А может…оно и впрямь, так и есть, насчет временного помрачения? Жила же как-то раньше, и ничего. По крайней мере, вслух так жестоко не философствовала. А тут… Будто черт ей на язык сел.
В кармане куртки заверещал мобильный, и она выхватила его дрожащей рукой, нажала на кнопку включения, даже не разобрав глазами высветившегося в окошке дисплея имени.
– Ань…С тобой все в порядке?
Леха. Голос вкрадчивый, тревожный. Совсем Лехиному голосу такая вкрадчивость не свойственна, звучит неестественно, как нежная скрипка в духовом оркестре. И тон вопроса тоже не его. Никогда он так изысканно не выражался – с тобой все в порядке… Наверное, мама ему только что перезвонила, напугала.
– Со мной все в полном порядке, Леш. Чего ты звонишь? Уже с работы пришел? Если голодный, то перехвати чего-нибудь, я потом ужин приготовлю. Или сам какой-нибудь ужин придумай.
– А… ты где?
– Домой иду. А что?
– Да так, ничего… Устала, небось? Может, я тебя встречу? В магазин зайдем, обновку тебе какую-нибудь купим. Правда, давно тебя обновками не баловали! Для улучшения настроения, а? Я сегодня зарплату получил…
– Нет, Леш. Не надо обновок. Со мной правда все в порядке, не волнуйся. Ты…лучше маме моей позвони, успокой ее. Или нет, не надо! Я лучше сама… Я тут нахамила ей немного… Она сильно обиделась, да, Леш?
– Да как тебе сказать… Нет, в общем. Больше за тебя испугалась. А что случилось-то, Ань?
– Да ничего не случилось, господи! Ладно, все, отбой. Через пятнадцать минут дома буду.
– А может, все-таки в магазин? Платье тебе купим…
– Да отстань ты с платьем, а? И не задавай мне больше сегодня вопросов, ладно? Вообще – никаких! Иначе вообще домой не пойду, понял?
– Да хорошо, хорошо, не сердись… Я ведь как лучше хотел, с обновками-то…
* * *
Леха и впрямь весь вечер был предупредительно молчалив. Вопросов не задавал, пыжился послушной деликатностью, вздрагивал бестолково, когда она вдруг обращалась к нему за какой-нибудь мелочью. Видимо, здорово его мама своим звонком напугала. Да и сама она хороша – нагнала на парня страху своим ультиматумом…
А на нее вдруг страшная слабость напала – ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Лежала на диване, отвернувшись к стене, и даже от ужина отказалась, хотя запахи с кухни доносились вполне аппетитные.
– Ань… Я картошку с поджарками сделал, как ты любишь…
Леха присел на край дивана, обхватил ручищей ее ступню. Даже сквозь толстый шерстяной носок она почувствовала, какая горячая у него ладонь. Будто к печке прикоснулась. Вроде и приятно, а с другой стороны – зачем с нежностями лезет… Вытянула ступню, нервно передернулась:
– Не хочу, Леш. Ужинай без меня. Я полежу, голова болит.
– Может, тебе сюда принести?
– Нет. Отстань…
Молчание. Леха тихо вздохнул, грустно так. Подняла от подушки голову – сидит, сложив на коленях отвергнутые горячие ладони, смотрит перед собой удивленно. Интересно, о чем он сейчас думает? Наверняка какие-нибудь тривиальные мыслишки в голове гоняет, вроде того – я к ней со всей душой, а она… Или, например, – что я ей плохого сделал?
– Не обижайся, Леш. Правда, все хорошо. Просто день был до ужаса суматошный. С утра по вызовам ходила, потом на приеме пришлось задержаться, потом еще к родителям бегала… У отца сегодня опять приступ был…
Он глянул на нее искоса, хотел что-то спросить, да промолчал. Ну да, она же сама просила – никаких вопросов… Интересно, как ему мама преподнесла тот ужасный разговор? Наверняка ж обсудила с любимым зятем дочкино «выкомаривание»! Судя по Лехиной неуютной перепуганности, вполне деликатно преподнесла. Вроде того – подожди, перебесится наша Анютка, снова человеком будет…
А может, мама права, и в нее просто бесы вселились? Как она ей в отчаянии крикнула – святой водой тебя окропить, что ли? О, боже, как стыдно-то… И звонить маме, извиняться, тоже стыдно…
– А чаю, Ань? Может, чаю горячего принести? С медом? Ты вон дрожишь вся, заболела, наверное.
– Нет, я не заболела.
– А чего дрожишь тогда? Может, на нервной почве?
Ишь ты, на нервной почве! Вот это уж точно мамино выраженьице, она любит все человеческие неприятности на «нервную почву» сводить. Ну, пусть будет на нервной почве…
– Ага, Леш. На ней самой. Такая нервная стала моя почва, просто спасу от нее нет. Одни сорняки наружу выдает.
– Ну, шутишь, и слава богу… – с готовностью растянул он губы улыбке. – Тогда, значит, я чаю сейчас принесу…
– Нет. Не надо. Я потом, перед сном, стакан горячего молока выпью.
– Ань… А у нас все хорошо, правда?
– Конечно, Леш… У нас все хорошо.
– Слушай, Ань… Ты только не сердись, я вот еще что спросить хотел… А этот, который муж Варьки Анисимовой…
– Что – муж Вари Анисимовой? – вздрогнув, она чуть приподняла голову от подушки, глянула на него удивленно. И замерла, ожидая сути вопроса.
– Он все-таки уехал, да?
– Что ты имеешь в виду? – села она на диване, подобрав под себя ноги.
– Ну… Бросил ее, да?
– А почему ты вдруг спросил, Леш?
