– Совершенно верно. Надо жить дальше. Надо просто жить и исполнять свои обязанности.
– И нести свой крест?
– Да. Пусть будет так, если хотите.
Он чуть мотнул головой, соглашаясь, улыбнулся жалко. Ей даже показалось – заплачет сейчас. Резко развернувшись, пошел от нее вдоль по улице. А может, и впрямь заплакал, да решил не показывать своих слез?
Она не стала смотреть ему в спину, быстро пошла вперед, лишь на повороте в переулок оглянулась. Кособоко заслонившись от ветра, он стоял, пытаясь прикурить, да, видно, все не получалось никак. Так и застыл – в скукоженной нелепой позе. И клетчатый шарфик из кармана торчит хвостом-насмешкою, полощется на ветру.
О, чертова бабья жалость! Как мало тебе надо, чтобы вскипеть бурной пеною, пройтись по всему организму, схватив горло мертвой железной хваткой! Нет, правда, отчего же так-то? Вместо того чтобы девочку несчастную пожалеть…
* * *
Весь оставшийся день Александр Синельников у нее из головы не шел. Сидела на приеме, слушала жалобы больных, занималась привычной надоедливой писаниной, а перед глазами клетчатый шарфик на ветру полоскался. Дался ей этот шарфик, ей богу!
И вечером, уже дома, тоже из рук все валилось. Лехину рубаху под утюгом сожгла. Совсем новая рубаха была, в красно-белую клеточку. Как начала по этой клеточке утюгом елозить, задумалась, уставилась в омытое дождем оконное стекло… И сожгла. Картошку чистила – шелуха выползает ленточкой из-под ножа, ровная тоненькая, только что не в клеточку. Подумалось об этом, и рука тут же дрогнула, острие ножа скользнуло по фаланге пальца, окрасило кровью белый картофельный бок. С досадой швырнула нож в раковину, подставила палец под проточную воду, крикнула раздраженно в комнату:
– Леша! Ну чего ты сидишь, иди сюда!
– Чего, Ань? – тут же возникло в проеме его встревоженное лицо.
– Чего, чего! Картошку давай почисть, я палец порезала…
– А, так это я мигом! Чего ж ты так неосторожно, Ань?
– Да сама не знаю… Устала, наверное.
Сев за стол и держа палец на уровне глаз, она вдруг спросила ни с того ни сего в Лехину спину, склонившуюся с ножом над раковиной:
– Скажи, Леш… А ты про историю с Варей Анисимовой что-нибудь слышал?
– Это которая красавица, что ли? Конечно, слышал! Все Одинцово в последнее время только о ней и говорит.
– А что говорят?
– Ну, всякое разное говорят…Уехала, мол, девушка в город за счастьем, красоту свою решила подороже продать…
– Что значит – продать? Она, между прочим, на областном конкурсе красавиц законное третье место заняла!
– Ну и что? Понятно же, зачем девки на эти самые конкурсы толпами валят! Чтобы потом продаться подороже!
– Леш, да прекрати пошлости говорить! Ты же мужик, а не старая бабка-сплетница!
– Да ладно тебе, Ань… Я ж не со зла, я-то как раз все правильно понимаю. Сама же спросила – что в Одинцово об этом говорят! А вообще, жалеют люди Варьку-то, сочувствуют, конечно. И врачей на чем свет костерят, которые с ней эти мерзости сотворили. Да что – в Одинцово… Эту историю даже как-то по телевизору обсуждали… Я сам не видел, но было, говорят. И мне мужики на работе газетку со статьей показывали, да я прочитать не успел. А почему ты спросила, Ань?
– Да так… Просто Варю Анисимову сегодня муж к матери привез.
– Помирать, что ли?
– В смысле – помирать?
– Ну, так говорят – плохи у нее дела-то. Нет, что ты мне ни говори, а все же девки нынче совсем ненормальные пошли! И чего им неймется? Это ж надо, чего придумали – жир с себя ножом соскребать!
– Леш… Не говори того, чего не знаешь, а?
– Так а я чего… Почем купил, потом и продаю. Говорят, врачи ей чего-то там вместе с жиром и отрезали, вроде как нерв какой-то. А что, не так? Тебе виднее, ты ж у нас врач…
– Да я не о том, Леш… Ты мне скажи лучше… А если бы со мной, к примеру, что-то подобное случилось?
– В смысле? – резко обернулся он от раковины, вытаращив на нее удивленные голубые глаза.
– Ну… Если бы меня, к примеру, паралич разбил…
– Ань, ты чего несешь-то? Совсем рехнулась? Типун тебе на язык! Чтоб я больше от тебя не слышал этого, поняла? Знаешь, как моя бабка Зинаида всегда говорила? Не приговаривай лихо, и будет тебе тихо! Вот и ты – не приговаривай!
Ух, как строго! Сказал – как отрезал. Вот весь он в этом – «типун тебе на язык», и вся любовь…
– Да я не приговариваю, Леш. Я просто спросить хотела…
– Да понял я, понял, не дурак. Понял, о чем спрашиваешь. Значит, этот городской перец руки умыл, Варьку таки матери таки подкинул… Вот козел, а?
– Нет, Леш, он не козел.
– А я говорю, козел! Как не нужна стала, сразу и с рук сбыл! Это ежу ясно!
– Да что, что тебе ясно, господи… – неожиданно для себя плеснула она холодной яростью. – Ты что, самый умный, чтобы походя чужим людям оценки давать? Да кто ты такой вообще? Знаешь, кто ты? Да ты…
Она вдруг сама испугалась этой плеснувшейся ярости, замолчала на полувдохе, пытаясь унять внутреннюю тяжелую дрожь. И Леха тоже замер над раковиной, окаменел спиной, развернулся к ней медленно. Так медленно, что этого времени хватило, чтобы прийти в себя.
– Ань… Ты чего это? Критические дни на подходе, что ли? Так рановато вроде…
– Да ничего, Леш. Сама не знаю… Прости, не обращай внимания. И впрямь, чего это я такой дурацкий разговор затеяла? Прости…
– Да ладно, бывает… Скажи лучше – картошку жарить или варить будем?
– А ты как хочешь?
– Жарить!
– Ну так и жарь… А я пойду прилягу ненадолго.
– Иди. Я позову, когда готово будет.
– Ага…
Плюхнувшись на диван, она попыталась всмотреться в экран телевизора, где буйствовала популярная скандальная передача «Пусть говорят». О чем они там «пусть говорили», так и не смогла понять. Маргинальные герои «из народа», подпрыгивая на мягких диванах, что-то кричали в публику, элегантный ведущий пытался их «культурно» урезонить, поблескивая модными очками. Смешно. И смотрится бедный ведущий на фоне всего этого безобразия так же неубедительно, как нежный цветок орхидея среди некультурного чертополоха. Такой растерянный, что защитить его хочется. Как давеча Александра Синельникова там, на улице Чапаева. И тоже его жалко немного, ведущего-то. Нет, лучше не смотреть…
Потянувшись за пультом, выключила телевизор, обвела взглядом комнату. Окно, шкаф, полка с книгами, компьютер давно устаревшей модели, журнальный столик. Люстра под потолком дешевенькая. Жилье маргинальных чертополохов…
Вспомнила, как мечтала когда-то о квартирном благоустройстве, усмехнулась. Вот об этом, что ли, она мечтала? О неудобном диване, о телевизоре с передачей «Пусть говорят», о запахе жарящейся с луком картошки? О Лехе с его туповатой убийственной серьезностью?
