– Может, стоит к ним присоединиться? сейчас разверну машину, – говорит Кирилл.
– Езжай дальше, у тебя не такая уж тяжелая работа, – откликается Силка.
– Мне нравится, когда ты ворчишь, Силка Кляйн. Удивительно, что ты не одна из зачинщиц этой забастовки.
– Как плохо ты меня знаешь, Кирилл.
– О-о, я знаю тебя довольно хорошо.
– Простите, но нас тут трое, – подает голос Федор.
* * *
В отделении персонал сплетничает о нарастающей забастовке, гадая о том, как с ней справятся власти. Варианты разрешения конфликта представляются ограниченными и, вероятно, приведут к увеличению нагрузки на санчасть. Никто не знает, есть у бастующих определенная цель или же на старых заключенных, людей, наделенных энергией протестовать против несправедливого обращения, влияет группа новых заключенных.
В тот вечер Лена рассказывает известные ей новости. Бастующие хотят улучшения условий жизни. Женщины оглядывают свой барак, превращенный ими в довольно уютное жилище. На столе стоит старый кувшин с несколькими цветками, на стенах висят вышитые салфетки, и у каждой из них есть топчан, что можно считать роскошью.
– А еще что? – спрашивает кто-то.
– Они хотят, чтобы с ограждения вокруг лагеря сняли колючую проволоку и чтобы с нашей одежды спороли нашитые номера. Они говорят, это унизительно.
Услышав о последнем требовании, Силка принимается тереть правой рукой левый рукав ватника, думая о номере, навечно въевшемся в ее кожу.
– О-о, и надо, чтобы нам разрешили раз в месяц писать письма родным.
– Что-то еще? – спрашивает Маргарита.
– Я слышала о требованиях для политических заключенных, – вмешивается Анастасия, – но не придала этому значения.
– Почему? Это касается и нас, – замечает Маргарита.
– Не все из нас политические заключенные, – возражает Анастасия.
– Все мы – жертвы несправедливого, жестокого диктатора, – произносит Лена.
– Лена, не говори так. Даже здесь, – сердито шепчет Маргарита.
– Она вправе говорить то, что хочет, – заносчиво заявляет Ханна.
– Меня не интересует политика. Я ни разу не голосовала, не участвовала в маршах протеста, – говорит Анастасия. – Я украла хлеб, чтобы накормить других.
– Давайте прекратим этот разговор, – просит Маргарита. – Это добром не кончится.
Силка кивает:
– Давайте не будем говорить или делать ничего такого, что еще больше усложнило бы нашу жизнь здесь.
– Именно так ты предпочитаешь делать все дела. Верно, Силка? Просто лечь и принять неизбежное, – замечает Ханна.
Лена бросает на Ханну сердитый взгляд.
– Все нормально, Лена, – говорит Силка. – Человек злится от своей беспомощности.
Ханна рывком вскакивает с топчана и, плюнув Силке под ноги, стремительно бросается из барака. Лена сжимает кулаки, собираясь пойти за ней.
– Не надо, – просит Силка. – Пусть уходит.
* * *
В следующие несколько дней волнения усиливаются. Число бастующих заключенных доходит до нескольких тысяч. Вызовы «скорой помощи» на шахту прекращаются, поскольку заключенные не выходят на работу. Машинное оборудование останавливается. На территории лагеря сидят тысячи заключенных, и ни один из них не собирается бежать. Просто пассивная мирная сидячая забастовка.
Санитар излагает перед Силкой, Раисой и Любой свою версию речи, произнесенной одним из лидеров забастовки:
– Сегодня не имеет значения ни наша национальность, ни то, откуда мы. Наша судьба решена. Очень скоро, братья, мы узнаем, когда сможем вернуться к нашим семьям.
Раиса и Люба, выслушав это, поспешно уходят, боясь, как бы их не вовлекли.
– Что еще он сказал? – загоревшись, спрашивает Силка.
Пусть у нее нет семьи, к которой она могла бы поехать, но она может разыскать Йосю, Гиту. Смеет ли она надеяться?
– Мало что. Он просил всех присоединиться к сидячей забастовке, но вести себя тихо, чтобы не дать этим мерзавцам повода напасть на нас.
– На нас? Ты сидел вместе с ними?
У санитара виноватый вид.
– Недолго. Я с ними заодно, поддерживаю их, но ценю свою работу здесь.
– Тем лучше для тебя, – говорит Силка.
Слухи множатся. Силка впитывает всю информацию. Каждый вечер она делится новостями с подругами. Лена тоже. Со времени смерти Сталина в марте текущего года образуются тайные группы, упрочиваются связи между лагерями, распространяется план массовой забастовки в системе ГУЛАГа по всей Сибири. Как им сообщили, месяцем раньше произошли забастовки в Восточном Берлине, и это убедило организаторов в Воркуте предпринять что-то для улучшения бытовых и трудовых условий заключенных. Во время подобных разговоров Ханна ведет себя на удивление тихо.
Работающие с Силкой врачи обсуждают мирный характер забастовки, радуясь, что удалось избежать кровопролития. Пока.
* * *
– Они атаковали тюрьму! – с таким криком в отделение однажды утром вбегает санитар.
Вокруг него собирается персонал. Его сведения скудны. Сотни мужчин атаковали зону с заключенными строгого режима, освободив многих из них. Вновь освобожденные узники примкнули к остальным, и сидячая забастовка возобновилась.
Пять дней спустя конвойные начинают оттеснять заключенных. Силке советуют не выходить из санчасти. Узники воздвигли баррикады, и возникает опасение, что конвойные и власти лагеря намечают ответный удар.
Силка волнуется за друзей, надеясь, что они в безопасности. И она боится за Александра.
На следующий день выход из тупика найден.
– Приготовьтесь к поступлению раненых, – предупреждает Елена персонал.
По лагерю гулко разносятся винтовочные выстрелы. Буквально через несколько минут заключенные начинают приносить в больницу раненых мужчин и даже женщин. В отделении повсюду кровь. Одному из врачей удается упорядочить первоначальный хаос, действуя как в военной операции. Ни один не проходит через приемный покой отделения без осмотра персоналом. Силка работает без устали.
Раненые продолжают прибывать. Многие умирают по дороге в больницу, и их быстро уносят. Пациентов с угрожающими жизни ранениями немедленно отправляют на лечение, остальные ждут в приемной за дверью отделения.
Кто-то в приступе паники угрозами и запугиванием пытается заставить Силку, как и других медработников, заняться в первую очередь его товарищем. Поскольку никто не может обеспечить их безопасность, им приходится самим беспокоиться о себе, иногда ища поддержку у заключенных.
Освещение снаружи не меняется, и поэтому Силка не знает, когда день переходит в ночь, а ночь – в день.
