– Эй, Татьяна, нашла себе здесь рабыню.
– Исчезни, жалкое подобие медсестры! – отвечает Татьяна.
Силка пытается понять: эта перепалка в шутку или всерьез. На ее вопрос отвечает грубый жест в сторону Татьяны – большой палец, просунутый между согнутыми указательным и средним, фига.
– Ну что, рабыня, на следующей неделе мы выходим в дневную смену. Посмотрим, хорошая ли ты санитарка. – Две женщины уходят к регистрационной стойке. Сдвинув стулья, они болтают и хихикают. Силке не надо объяснять, что они разговаривают о ней – их взгляды и окрики «Принимайся за работу» вполне красноречивы. Этот удивительный радостный день, похоже, предвещает туманное будущее.
Татьяна улучает момент, чтобы подбодрить ее:
– Слушай, ты заключенная. Мы нет, мы квалифицированный персонал и должны работать в дневную и ночную смену. Мне жаль, но каждую вторую неделю тебе придется работать с этими дурёхами. Не позволяй им слишком тобой командовать, тебя взяли как медсестру.
– Спасибо. Буду с нетерпением ждать каждой второй недели.
– Наша смена закончилась, – говорит Татьяна. – Давай надевай ватник и иди. Увидимся завтра.
– Вечером.
Испытывая смешанные чувства, но вздохнув с облегчением, Силка закутывается в ватник и выходит на студеный воздух. В кармане у нее записка от Петра, сообщающая Антонине о ее новом назначении.
* * *
В тот вечер Силка рассказывает Йосе, Ольге, Лене и всем, кому это интересно, о своей новой работе в родильном отделении. Хотя Ханна лежит на топчане, отвернувшись к стене, Силка знает, что она слушает. Силка развлекает женщин приукрашенными историями о рождении крошки Гиты, которая выскочила из чрева матери и приземлилась бы на пол, не подхвати ее Силка. Теперь она объявляет себя экспертом по всем вопросам, относящимся к деторождению, и рассказывает о поддержке со стороны медсестер и очаровательного внимательного врача. Она не упоминает двух медсестер из ночной смены, с которыми ей предстоит работать на следующей неделе.
Силка отмахивается от вопросов о том, куда деваются молодые матери и разрешается ли им оставлять при себе детей и на какое время. Она пока этого не знает. И очень хочет узнать.
Лена слышала, что младенцев отбирают у матерей и заставляют их вернуться на работу.
– Скоро я это выясню, – обещает Силка.
Силке дают ту же еду, что и другим медсестрам, и вдвое больше хлеба по сравнению с обычным пайком, поэтому она может делиться едой со своими товарками. Она радуется, что может быть хоть чем-то полезной, а иначе ее одолевало бы чувство вины из-за того, что получила другую работу в помещении.
Силка также благодарна за то, что очень занята на работе и ей некогда думать об Александре Петрике, чехе, работающем курьером. Потому что ничего хорошего из этого не вышло бы.
Силка ложится на топчан, и рядом с ней устраивается Йося.
– Силка, прости меня за ту простыню, – рыдает Йося. – За то, что тебя бросили в карцер.
– Пожалуйста, Йося, не надо все время это повторять. Все закончилось. Разве мы не можем снова стать друзьями?
– Ты моя самая дорогая подруга, – говорит Йося.
– Ну, дорогая подруга, вылезай из моей постели и дай мне немного поспать.
Освенцим-Биркенау, 1942 год
Силка не отрываясь следит за мухой, сидящей на холодной бетонной стене ее каморки в блоке 25. Сегодня он к ней не пришел.
Женщины и девушки, пошатываясь, входят в барак, отыскивая место, где можно в последний раз преклонить голову. Вздохнув, Силка встает, открывает дверь и смотрит, как мимо нее проходят бесплотные духи.
К Силке оборачивается женщина, которой помогают войти в барак две другие, – густые каштановые с проседью завитки, темные круги под глазами, впалые щеки. Силка не сразу узнает ее.
– Мама! – пронзительно кричит она.
Силка бросается к троице, вцепляется в женщину посередине.
– Дитя мое, моя чудная девочка! – плачет женщина.
Другие женщины – пустые глаза, смятенное состояние – не обращают на эту встречу особого внимания.
Силка отводит мать в свою комнатку и усаживает на койку. Они долго сидят так, держась за руки и не говоря ни слова.
От звяканья кружек и криков Силка приходит в себя. Прибыл вечерний паек. Осторожно снимая руки с плеч матери, Силка идет встречать конвойных, которые несут кружки водянистого кофе и крошечные пайки черствого хлеба.
Она говорит женщинам, чтобы взяли еды. По опыту она знает, что подойдут лишь те, у кого остались силы. Другим уже ничто не поможет.
Вернувшись в каморку, Силка кладет паек матери на пол, а сама пытается посадить ее так, чтобы мать опиралась спиной о стену. Ничего не получается, и тогда Силка прикладывает к губам матери кусочек хлеба, упрашивая ее открыть рот. Мать отворачивает голову:
– Съешь сама, милая. Тебе это нужно больше, чем мне.
– Нет, мама, я могу достать еще, – возражает Силка. – Прошу тебя, надо восстановить силы, надо поесть.
– Твои волосы… – говорит мать.
Волосы Силки на месте – заправлены за уши, падают на плечи. Мать проводит пальцами по волосам дочери, как делала это в ее детстве.
Силка подносит еду ко рту матери, которая открывает рот и позволяет Силке покормить себя. Приподнявшись, она пьет вонючее пойло, которое Силка держит у ее рта.
Потом она укладывает мать на постель:
– Я сейчас вернусь, останься здесь, полежи.
– Куда ты идешь? Не оставляй меня.
– Пожалуйста, мамочка, я ненадолго, мне нужно кое-кого найти…
– Никто нам не поможет, прошу тебя, останься со мной. У нас так мало времени.
– Вот почему я должна повидаться с одним человеком, и у нас будет больше времени. Я не позволю им забрать тебя. – Силка подходит к двери.
– Силка, нет! – Голос неожиданно твердый.
Силка возвращается и садится на койку, обхватывая руками голову матери:
– Есть человек, который может нам помочь, может перевести тебя в другой барак, где тебе будет лучше, и мы сможем часто видеться. Пожалуйста, мамочка, позволь мне пойти и поговорить с ним.
– Нет, дорогая доченька. Побудь со мной здесь и сейчас. В этом месте все неопределенно. Давай проведем этот вечер вдвоем. Я знаю, что ждет меня утром. Я не боюсь.
– Я не могу позволить им забрать тебя, мама. Ты и Магда – все, что у меня есть.
– Моя дорогая Магда! Она жива?
– Да, мамочка.
– О-о… спасибо Хашем!
[1] Вы должны хорошо друг о друге заботиться.
