– Ты умеешь измерять пульс на шее?
– Да, – уверенно отвечает Силка.
– Хорошо, хорошо, покажи мне.
Силка отодвигает одеяло с лица мужчины, невольно копируя то, что увидела. Потом надавливает двумя пальцами на его шею под челюстью, нащупав слабый пульс.
– Проверяй его каждые пятнадцать минут. Когда пульс пропадет, констатируй смерть и позови санитара. Не забудь записать время смерти.
– Да, Юрий Петрович, поняла.
Он поворачивается к Любе:
– Она быстро все схватывает и может нам понадобиться. Нам присылают недостаточно медсестер, которые следили бы за пациентами, находящимися при смерти и долго занимающими койки. Обязательно проверь, чтобы она записала время.
Кивнув Силке и Любе, врач уходит в другую часть палаты.
– Мне нужно проверить одного больного, – говорит Люба. – Ты справишься.
Силка смотрит на часы, прикидывая, когда пройдет пятнадцать минут с момента ее записи «пульс слабый, прерывистый». Она продолжает стоять у койки, когда к ней подходит Елена и спрашивает, что она делает. Силка объясняет, и Елена ободряюще улыбается:
– Необязательно ждать у койки. Можешь пойти заняться другими вещами. Просто время от времени возвращайся и не волнуйся, если прошло не ровно пятнадцать минут, ладно?
– О-о, спасибо… Я… я подумала, что должна оставаться здесь, пока он не умрет.
– Ты действительно не боишься смерти, да?
Силка опускает голову, в памяти мелькают видения множества истощенных тел. Эти ужасные последние звуки. Запах.
– Да, я достаточно навидалась, – срывается у нее с языка.
– Очень жаль. – После паузы Елена спрашивает: – И сколько же тебе лет?
– Девятнадцать.
Елена хмурится:
– Как-нибудь, когда будешь в настроении, можешь рассказать мне об этом. – Не дожидаясь ответа Силки, Елена уходит.
В третий раз подойдя к умирающему пациенту, заключенному, с которым произошел несчастный случай во время работы на объекте, Силка записывает время и слова «пульса нет». На миг задержавшись, она заставляет себя взглянуть на лицо человека, которого только что признала мертвым. Потом, пролистывая блокнот, она находит его имя.
Наклонившись и прикрыв его лицо, она шепчет:
– Иван Деточкин, алав хашалом.
Упокойся с миром. Она уже давно не произносила этих слов.
Освенцим-Биркенау, лето 1943 года
– Что он тебе сказал? Мы хотим узнать каждое слово. Смотрел ли он на тебя, когда говорил? Расскажи, Гита, мы хотим услышать.
Силка сидит на траве у стены барака 25 с подругами Гитой и Даной. Магда отдыхает в бараке. Ранний летний воскресный вечер, безветренно, и до них не долетает пепел из ближайшего крематория. Силке, как старшей по бараку, разрешена некоторая свобода перемещения, а Лале – единственный мужчина-заключенный, которого они видели в женском лагере. Он появился в то утро. Девушки понимали, как уменьшить риск для своих друзей: окружить Гиту и Лале, чтобы они могли пошушукаться наедине. Силке удалось уловить обрывки их разговора, и сейчас ей хочется знать подробности.
– Он спрашивал меня о моих родных, – отвечает Гита.
– И что ты сказала? – задает вопрос Силка.
– Я не хотела о них говорить. Думаю, он понял. Поэтому он рассказал мне о своих.
– И?… У него есть братья и сестры? – интересуется Дана.
– У него есть старший брат Макс…
– Мне нравится это имя. Макс… – жеманным девчоночьим голоском произносит Силка.
– Извини, Силка, но Макс женат, и у него уже два мальчугана, – говорит Гита.
– Ой, ладно, не важно. Что еще он сказал?
– У него есть сестра. Ее зовут Голди, она портниха. А еще он очень любит маму и сестру. Это хорошо, правда?
– Да, хорошо, Гита. Ты хочешь любить человека, который по-доброму относится к другим женщинам в своей жизни, – произносит Дана, рассудительная не по годам.
– Кто сказал что-то про любовь? – вскидывается Гита.
– Гита любит Лале… – нараспев произносит Силка, и на какой-то миг солнечный свет и их дружба отодвигают окружающий их ужас.
– Перестаньте, вы обе, – улыбаясь, просит Гита.
Разомлев от солнечного тепла и уносясь в мечтах куда-то далеко, три молодые женщины с закрытыми глазами лежат на траве.
* * *
В тот вечер, надевая ватник и собираясь выйти из тепла санчасти на леденящий холод, Силка замечает Елену:
– Елена Георгиевна, не уделите мне несколько минут…
– Силка! Я тебя искала. Да, конечно. – Опередив Силку, Елена продолжает: – Мои коллеги поражены. Они спрашивали, есть ли у тебя опыт работы медсестрой.
– Нет, я говорила вам, что никогда не работала медсестрой.
– Я им так и сказала. Мы тут подумали, а не захочешь ли ты учиться на медсестру.
Все происходит так быстро.
– Я… Как это возможно? Я здесь заключенная.
– Лучший способ выучиться на медсестру – начать работать. Я буду твоей наставницей. Уверена, другие медсестры помогут и будут рады дополнительной паре рук. Что скажешь?
– Не знаю… Елена Георгиевна, я не знаю, мое ли здесь место.
Елена кладет руку на плечо Силки, и та старается не вздрагивать от такого интимного прикосновения.
– Конечно, я мало знаю о тебе, Силка, но у тебя хорошо получается, и нам понадобится твоя помощь. Подумаешь на эту тему?
Доктор тепло, по-сестрински, улыбается. Силка проглатывает ком в горле. Ей трудно это слышать. Ее переполняет чувство вины. Она думает о своих соседках по бараку, когда они входят с улицы, жмутся к печке, со стонами разматывая с озябших ног промокшие портянки. Но она вспоминает также и о лице Ольги, когда подает ей настоящий чай, только что вскипяченный на печке. Это ужасное решение, и она не понимает, почему опять оказалась на особом положении.
– Можно спросить, Елена Георгиевна, как вы попали сюда?
– Ты хочешь сказать: почему меня назначили на это место в Воркуте? – (Силка медленно кивает.) – Можешь не верить, Силка, но я сама вызвалась работать здесь. – Она понижает голос. – Моя семья всегда верила во… всеобщее благо. – Она кивает на небо; о религии говорить запрещено, но Силка понимает, о чем идет речь. – Мои родители посвятили свою жизнь помощи людям. По сути дела, мой отец погиб, помогая людям на пожаре. Я пытаюсь быть достойной их, продолжая их миссию.
– Это очень благородно с вашей стороны, – произносит потрясенная Силка.
– Хотя, – наморщив брови, добавляет Елена, – должна признаться, я верила в широком смысле в цели Советского Союза: Родина зовет, и все такое. Но быть здесь – это совсем другое.
