– Агафья, иди к себе, – шепнула Катерина.
Агафья села у печи на кухне и стала молиться так громко, что слышалось и в комнате:
– Господи, избави нас от супостатов!
Раскрасневшийся с мороза фон Киш устало плюхнулся на хозяйское место, грохнув револьвером об стол. Двое красноармейцев, прислонив винтовки к стене, развалились по обе стороны от барона: один высокий, рыжий, с длинным вытянутым лицом и квадратной челюстью, а второй маленький, верткий, с черными пронзительными глазами.
– Ну, хозяин, и ты садись, – миролюбиво пригласил фон Киш.
Александр молча присел на лаву. Катерина настороженно встала у печки, скрестив руки на груди.
Фон Киш кивнул рыжему – тот достал из-за пазухи заткнутую газетой бутыль белесого самогона и торжественно водрузил ее на стол, с вызовом поглядывая на Александра: а? Каково? Самогон сейчас не гнали – не хватало ни зерна, ни картошки даже на еду. Верткий молча выудил из-под шинели шмат желтого в крошках махорки сала, завернутый в агитационную листовку.
– Неси чарки, хозяйка, – скомандовал верткий.
Александр коротко кивнул Катерине, она сходила на кухню и принесла рюмки. Рыжий залихватски налил, не уронив ни капли на стол. Выпили молча, не чокаясь. Верткий коротко крякнул, потянулся через фон Киша за бутылкой и налил по новой.
– Это ты, что ли, управляющий? – спросил барон, закусывая самогонку хрустким огурцом.
– Бывший, – буркнул Александр, махом выпив самогон.
– А что не в армии? Дезертир? – подмигнул фон Киш.
Рыжий и верткий довольно загоготали.
– Чесотка была – не взяли.
Катерина знала, что про чесотку Александр врет. Одолжил у Петра Петровича медицинскую энциклопедию, расчесал тело, сверяясь с картинками, и явился на призывной пункт. Петр Петрович, скорее всего, понял, но дал справку о негодности и отправил домой. Больше Александра не призывали.
– Да вы сами дезертиры, – догадалась и вслух сказала Катерина. Она устала бояться всех и вся: и продразверстку, и дезертиров, и бандитов, которые скрывались в лесах.
– Мы идейные, – возмутился фон Киш. – Против большевиков, которые пьют народную кровь, забирают последнее, довели народ до нищеты. А ты что думаешь? Нужна революция народу?
– Я ничего не думаю. Раньше много думал, а теперь перестал, – сказал Александр.
– В стороне хочешь остаться? Чистеньким? Пока другие за тебя кровь проливают? – взъерепенился рыжий.
– Или и вашим, и нашим? Так не бывает! – подхватил верткий.
– У меня семья, дети, мне их прокормить надо. И это все. Я голосовал за большевиков, хотел, чтобы война поскорее закончилась, чтобы была справедливость. Но теперь снова война: брат на брата идет. Продразверстка, а другими словами, грабеж. Те, кто в верхах, все себе забирают – это даже у нас не новость, продком себе в амбар зерно в открытую отгружает.
– Вижу, ты наш человек, – фон Киш с готовностью наклонился вперед и положил руки на стол: натруженные, мозолистые, с выступающими жилами – руки крестьянина, а не офицера. Почувствовав изучающий взгляд Катерины, быстро убрал их под стол.
– Нет, я не ваш, не зеленый. Чем вы лучше? – не стал сдерживаться Александр. – Вы точно так же своих убиваете, грабите продсклады. Ничем не лучше бандитов, которые тут шныряют.
– Саша! – испугалась Катерина. Она знала, что за такие слова мужа могут запросто застрелить.
– А ты, баба, шла бы на кухню, не вмешивалась в мужские разговоры, – заметил верткий, красноречиво глядя на Александра: «Что это у тебя тут баба совсем от рук отбилась».
Не обращая внимания на слова верткого и раздосадованный взгляд мужа, Катерина осталась стоять у печки, не шелохнувшись.
– Ну, может, и есть в твоих словах правда, – спокойно согласился фон Киш, – зато мы идеей живем, мы хотим сделать как лучше, а ты только рассуждаешь у себя в углу, как крыса, – заметив, как покраснел Александр и как вздулась вена у него на лбу, он спокойно продолжил: – Но не за тем пришли. Мы тебя знаем, еще как управляющим по селу на лошади гарцевал. Молодой, но грамотный. Не обижал нас, крестьян.
– Не помню вас, – ответил Александр. – Зачем пришли? Что ищете? Еды, сколько можем, дадим – и уходите подобру-поздорову.
– Митрий Малков нам ох как нужен. Знаешь такого? – спросил фон Киш.
– Знаю. Комбедом был. Все его знают.
– А сейчас заведующий волпродкомом, – подсказал рыжий.
– Верно.
– Так вот где он, не подскажешь?
– Знать не знаю. В деревне ищите.
– Зачем он вам? – спросила Катерина.
– Дело у нас к нему, – недобро усмехнулся фон Киш.
– Так если вы все про всех знаете, – решилась Катерина, – то знаете и то, что жена его – родная сестра мне.
– Потому мы его у тебя и ищем, милая, – сказал фон Киш. – Ни его, ни жены в Бернове нет. Кто-то донес, что ищут его, вот и скрылся.
– И здесь нет – не стали бы прятать. Он сестру мою силой взял, – сказала Катерина.
– Не знал этого.
– Не троньте ее – и так пострадала, – стала просить Катерина.
– Не она одна, – ответил фон Киш. – Жену мою с детьми голодом заморил, когда комбедом ходил, – все отнял, издевался. А сейчас как ни в чем не бывало – снова здорово – в продкомитете… Умерли они, пока я воевал. Да знаешь ты ее – Пелагею мою, – добавил, помолчав, барон.
– Белякова? – удивилась Катерина. – Так ты Фрол? Который старостой Бернова до войны был?
– Не узнал я тебя, – признался Александр. – Другой ты совсем теперь.
– Был Фролом, да нет его больше, теперь барон фон Киш вместо него.
С кухни прибежала Агафья, бросилась к столу, упала на колени:
– Фро-о-ол, миленький, пощади! Ни в чем мы не виноватые! Завсегда ты справедливый был, так и сейчас смилуйся…
– Прошу, сестру мою не трогайте – беременная она, – снова стала просить Катерина.
– Женщин не трогаем, – осклабился рыжий.
– Только по согласию, – заржал верткий.
– Слово даю – не тронем, – пообещал фон Киш. – Баба тут ни при чем.
Засобирались.
– Так точно не знаете? – снова спросил фон Киш, сверля взглядом Катерину.
– От нас ему помощи не будет, – заверил его Александр.
– Ну, так бывайте, но Малкову, если встретите, передайте, что он не жилец! – попрощался фон Киш и жестом показал верткому, чтобы тот оставил самогонку и сало.
Когда дверь за ним и за бандой закрылась, Агафья вскочила и побежала во двор.
Вернувшись, созналась:
– От страха чуть под себя не сотворила! А ведь я его по голосу сразу признала, Фрола-то.
