– Да! Вот именно! – поддержали его несколько голосов.
– Приятно иметь дело с образованными людьми! – улыбнулась Елизавета. – Но пока мы не в Швеции, нам придется решать всё по-своему. У нас другой народ, другая национальная психология, другая история.
Из толпы ей стали отвечать, Елизавета приглашала самых активных на сцену, но так никто и не вышел. Ее охранники тем временем подтянулись, стали по бокам сцены. Люди сзади стали расходиться. Кто-то в середине время от времени махал советским флагом.
Женщина средних лет с грудным ребенком на руках стремительно поднялась на сцену, подошла к микрофону, Елизавета уступила той место. Женщина начала было говорить о тяготах своей жизни, расплакалась. Елизавета обняла ее, стала увещевать, обещая, что больше так тяжело ей не будет. Ей на каждую реплику отвечали криками из толпы, но на сцену так никто больше не вышел.
– Даже странно, что никто не выходит на сцену, – проговорила Катя. – Ведь кто-то людей собрал…
– Задержали их на подходе… – неожиданно ответила ей какая-то женщина. – Вон стоят, разбираются. Сейчас повяжут, если документов с собой нет, да и всё.
– Понятно…
Степа стал всматриваться и увидел, как поодаль люди в полицейской форме разговаривают с тремя молодыми мужчинами, на вид его ровесниками. Иная реальность, как будто он попал на самом деле в какое-то иное время, что ли… Он тряхнул головой. Елизавета тем временем стала говорить о том, что она собирается сделать в области в ближайшее время, просила задавать конкретные вопросы.
– Вы каждый о себе спрашивайте, мне так легче будет отвечать, – улыбаясь, говорила Елизавета. – За всех не говорите. У каждого – своя беда.
– Умная у меня мама, – проговорила Катя, качая головой. – Разделяй и властвуй…
Степа кивнул.
– Ты тоже умная.
– Ты как с матерью познакомился? – Катя спросила это совершенно спокойно, но настойчиво.
– Случайно.
– Не хочешь говорить?
– Правда случайно. Она летела на свадьбу и… – Степа замялся. Как это все рассказать? Дед Семен, его собственный СССР, вертолет, он, Степа, который встал и пошел за Елизаветой, особо не раздумывая…
Девушка явно хотела спросить еще что-то, но пока больше ничего не сказала. Степа постоял немного и отошел в сторону, туда, где было меньше народу. Никто сегодня, ни один человек не обернулся на него, не подбежал фотографироваться, знакомиться, спрашивать, он ли это или не он. Всем было не до него. У них – своя жизнь, с проблемами, часто трудно разрешимыми, а он как будто из другого мира. Только мира этого нет – есть пустота и в ней он, Степа, растерянный и потерявшийся.
Одно он отчетливо понял – он застрял в каких-то мифах о самом себе, в той жизни, которой не было, но которую он сам себе придумал. Или она придумалась как-то, независимо от его осознанного желания. Он придумал жизнь и пытался ее жить. А на самом деле всё совсем не так, как ему еще совсем недавно казалось. И фильм Мазорова никому больше не нужен. Полгода была шумиха, везде – по телевидению, в Интернете, в прессе… Ведь Степа даже не знает, была ли такая же шумиха в настоящей жизни. Потому что он в эту жизнь не попадал – он находился в выдуманном пространстве – выдуманном тщеславными, корыстными, часто очень недалекими и бесчестными людьми. А потом шумиха прошла – перекатилась на что-то другое, шуметь стали в другом месте. И средний, искусственный, неживой фильм Мазорова забыли быстрее, чем сняли. Сами изготовители помчались дальше, зарабатывать новые деньги, новую славу, и, главное, фильм забыли люди. А ему-то казалось – он участвует в чем-то значимом, грандиозном.
Казалось – это то искусство с большой буквы, о котором всегда говорила его худрук – что ради такого искусства можно и в холодной воде весь день сниматься, и здоровьем рисковать, и ночей не досыпать – в семь утра сидеть уже на гриме… Ради того, чтобы люди в зале плакали и смеялись, а потом, выйдя из кинотеатра или выключив дома телевизор, думали и обсуждали – самое важное, то, без чего человек теряет себя, перестает быть человеком. Такова цель искусства. И Степе тогда казалось, что он принимает участие в священнодействии.
– О чем думаешь? Так насупился… – Катя подошла к нему, взяла его за локоть.
– Ты стала бы пересматривать «Игру»? – спросил Степа.
– Нет.
– Почему?
– Это поделка, Степ, однодневка, на которой кто-то заработал огромные деньги. Ни в одной душе этот фильм ничего не перевернул, никто не будет его пересматривать, но твоей вины никакой в этом нет. Если люди и помнят, то тебя. Правда. Пойдем поближе, мама там сцепилась с активистами, но мне кажется, у нее получится вырулить и всех успокоить. У нее оказался такой талант, кто бы мог подумать!..
Степа взглянул на Катю. Вот они чем похожи с Елизаветой – не лицом и не фигурой – это тоже есть, но это не главное. С первой секунды вчера Елизавета разговаривала с ним как с человеком, которого она хорошо и близко знает, и не оставляла ему никакой возможности вести себя как-то по-другому. Точно так же и Катя. Спрашивая, долго ли он знает ее мать, она как будто подразумевает, что они-то знакомы очень давно, может быть, всю жизнь. Поэтому все эти вопросы естественны и предполагают честный и прямой ответ. Да, и еще. С этими прекрасными женщинами невозможно уйти от ответа, невозможно притвориться, сыграть. Они обе как будто видят его насквозь. Видят его глубоко спрятанное нутро, то, которое Степа сам не всегда понимает.
Катя смотрела на него прямо, и он невольно залюбовался ее чистым и правильным лицом. А если бы она была некрасива, он бы точно так же поддавался ее обаянию? Или красота – это часть обаяния? Главная часть, путающая, сбивающая с толку. А может, наоборот – девушка так хороша из-за того внутреннего света, который в ней есть?
– А ты сам не хочешь ничего людям сказать?
– Я? – удивился Степа.
– Ну да. Как представитель творческой интеллигенции, москвич.
– Я не москвич, – просто ответил Степа. – Я там не прижился.
– Ну, значит, как местный, который уехал в Москву, там не прижился и приехал обратно, – засмеялась Катя. – Всё равно. Ты из другого мира, людям интересно. Они хоть и не для этого сюда собрались, но всё равно. Ты ведь что-то думаешь обо всей ситуации в стране, в мире?
Степа помотал головой. Все вопросы без ответа. Нет, ни на один вопрос он ответа не знает. Всё надо начинать сначала. Всё, что было раньше, – мимо. Либо – пройденный этап. Теперь, когда он увидел другую жизнь, он туда уже не вернется. И из той своей прошлой незадавшейся жизни говорить что-то людям, которые от отчаяния вышли на площадь, чтобы добиться – неизвестно от кого – какой-то правды, он не может.
– Что? Пойдешь? Выступишь?
– Нет. Я не знаю. Ничего не знаю вообще.
Катя усмехнулась, не зло, с пониманием.
– Ладно!..
Степа хотел еще что-то сказать, но услышал сигнал телефона в кармане, увидел, кто звонит, и отошел в сторону. Вера… Его Вера. В неожиданный момент она позвонила. Когда он чуть было не сказал сам себе, что рядом с этой удивительной девушкой мир кажется другим.
