– Не от хорошей жизни люди становятся попрошайками, мам, даже если это их работа, и они не сами это придумывают, а кто-то их нанимает, – проговорила Катя.
– Да, конечно! Я согласна! Так мне как раз прислали ролик какой-то журналистки, там именно такая мысль, и его должны были показать по местному телевидению, но, как я понимаю, каким-то загадочным образом этот ролик растворился, нигде его теперь нет. В Ютьюбе недоступен, то ли она не захотела его ставить, то ли еще что…
– Еще что, мам, – сказала Катя.
Елизавета посмотрела на дочь.
– Ты в курсе?
– Мам, я этот «ролик», как ты выражаешься, снимала.
– Ты? Ты снимала про наших нищих? Подожди… Ничего не понимаю… А фамилия там разве твоя?
– Бабушкина. Просто неудобно было снимать фильм о твоей области в качестве твоей дочери.
– Смешно. Кать, а при чем тут вообще ты? Ты же… Ладно, потом. Володя! Паркуй машину подальше, уже люди собрались, не хочу подъезжать прямо на митинг. Пешком приду.
– Как у тебя всё… мам… – задумчиво и вовсе не зло, а скорее, с интересом проговорила Катя. – А я… Я решила снять документальный фильм о твоей области, о нашей области, вообще-то это моя малая родина, это так теперь называется, в частности, о нищей мафии.
– Ты же не журналистка, Катя! И не кинорежиссер, насколько я знаю.
– Мам, чтобы снять фильм, достаточно иметь идею в голове, желание и камеру, хорошего грамотного оператора, а потом смонтировать то, что сняла. Пользоваться монтажной программой только ленивый не научится. Вот и всё.
– А когда же ты это делала? Ты у меня год не была.
– Я приезжала летом, мам. Просто…
– Ты приезжала и – не пришла? – Елизавета, которая в этот момент выходила из машины, на секунду замерла.
– Нет, почему… Я приехала, тебя не дождалась, поговорила с твоим… – Катя хмыкнула, – мужем. Мне хватило. Я ушла, сняла номер в гостинице. Не хотела оставаться в доме, где есть такое существо.
Степа, всё время молчавший, сказал:
– Понятно.
Елизавета от неожиданности засмеялась:
– Тебе понятно? Ну, тогда… Всё, дети… – Она быстро взглянула на Степу, и он уловил что-то очень сложное во взгляде – и какой-то вопрос, и обиду или разочарование, и насмешку, и в то же время снисхождение. – Не ходите за мной, я одна пойду. Вы тоже, – махнула она охранникам, – в сторонке постойте, не маячьте рядом!
– Елизавета Сергеевна… – начал было один, – не положено…
– Нет.
– А если бросят чем-то?
– Бросят – значит, такая моя судьба. От своего кирпича не уйдешь.
– Моя мама всегда говорит: «Береженого бог бережет», – пробормотал Степа, растерявшись от всей просто нереальной ситуации.
Митинг в десять утра, в городе, где он никогда не был и не собирался быть, Елизавета, ее дочка, так на нее похожая и в то же время другая, может быть, оттого, что вполовину моложе, обе такие яркие, наполненные чем-то очень интересным, обе теплые, улыбчивые, непредсказуемые, рядом с ними хорошо и немного тревожно…
– Я обязательно познакомлюсь с твоей мамой, Степа, уверена, нам будет о чем с ней поговорить, – обернулась к нему Елизавета. – Всё. Пошла.
Охранники, потоптавшись несколько секунд, все-таки двинулись за ней поодаль. Катя взглянула на Степу.
– Давай тоже ближе к маме подойдем, только с другой стороны. Мне кажется, она напрасно так рискует. Мама – женщина, конечно, рисковая…
– Да, – искренне ответил Степа.
Катя остро взглянула на него, но ничего не спросила.
Степа ощущал себя очень странно. Так с ним бывает иногда во сне – надо играть роль, он уже вышел на площадку, на него направляют свет и камеры, а он не знает слов, не знает, что ему делать, и спросить нельзя. Рядом с этими женщинами жизнь идет как-то по-другому.
Народу на митинге сначала было немного, но люди всё время подходили. Степа смотрел на лица людей – молодые, пожилые, средних лет, много женщин. А он, если его спроси, сказал бы, что на митинги ходят в основном мужчины. Он стал вслушиваться в то, что говорят. Елизавета пока не выходила к микрофону, спокойно стояла недалеко от сцены, и многие, наверное, и не поняли, что приехала губернаторша.
Люди говорили о своей полной нищете, о бесправности перед властями любого уровня, о несоблюдении законов, кто-то начинал рассказывать подробно о своей жизни, но его быстро останавливали. После того, как мужчина рассказал, как его за два дня выселили из квартиры, без документов на расселение и снос, Елизавета тряхнула головой и энергично подошла к микрофону. Раздался гул, потом кто-то из глубины толпы крикнул: «Долой власть!» – но его особенно не поддержали, а все, наоборот, притихли.
– Я приглашаю на сцену того, кто организовал этот митинг, – спокойно сказала Елизавета.
– Стихийно собрались! – выкрикнул какой-то мужчина.
– Ладно, а пафос какой у стихии?
Кто-то в толпе засмеялся.
– Долой нынешнюю власть! Долой! – нестройно крикнули несколько голосов.
– Хорошо, – мирно кивнула Елизавета. – Тогда я приглашаю на сцену того, кто знает, что делать на следующий день после того, как нынешнюю власть сбросят. Власть – не меня лично, ведь я надеюсь, вы понимаете, что я – не самый худший и не самый коррумпированный губернатор. Вадима Хрумкова, кстати, больше никто не увидит. Снос исторических зданий, считайте, остановлен. Так как? Кто выйдет на сцену и изложит план действий – не по разрушению, а по созиданию?
– Сначала разрушить надо! – опять раздался чей-то голос, Степа не понял, тот же мужчина кричал или уже кто-то другой.
– «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…» – негромко и очень чисто пропела в микрофон Елизавета.
Кто-то в толпе снова засмеялся.
– Разрушить – мало. Если у вас нет плана, как и что вы собираетесь строить – до того, как вы кинули первый камень в окно…
– Да никто тебя не тронет! – встрял явно тот же человек.
Его одобрительно поддержали.
Елизавета примирительно подняла руку:
– Не то время, чтобы на помещиков с камнями и батогами ходить. И я не помещица, и вы свободны.
– Разговор не уводи в сторону! По делу говори!
Елизавета вгляделась.
– Может, выйдете, поговорим в открытую? Нет? Тогда скажу я. Пока я руковожу областью, я обещаю, что у нас не будет нищих – чего бы мне это ни стоило. Настоящих нищих, я имею в виду – бездомных, голодных, а не ряженых. Все вопросы с образованием, здравоохранением, занятостью будут решаться в первую очередь и в пределах того, что позволяет нам наша система.
– Болтовня! В Швеции такая же система, а бедных нет! И врачей хватает! – громко ответил ей мужчина, не выходя из толпы.
