– Всё хорошо у тебя?
– Да.
Степа взглянул на Елизавету. Более чем… Знала бы мать, где он сейчас. Где, почему… А на самом деле – почему? Он сам-то понимает, как здесь оказался? И как сделать так, чтобы жизнь перестала его нести, чтобы он сам выбирал – куда плыть, зачем, с кем?
– Катя, – Елизавета отпила из большой чашки и отставила ее в сторону, – ты же познакомилась со Степой? Я пригласила его в гости, как раз чтобы познакомить с тобой.
Степа взглянул на Елизавету. Удивительные существа все-таки женщины… Как она искренне это говорит! Как будто и не было вчерашнего дня, ее внезапной и такой горячей близости, ее желания снова и снова быть с ним, ее глаз, которые хотели всё абсолютно о нем знать, – так вчера показалось Степе.
– Степа, – твердо глядя ему в глаза и улыбаясь, ответила Елизавета, как будто в ответ на его незаданные вопросы. – Давай представим, что ты только что приехал. А моя дочь – девочка правильная. Чудна́я, конечно, но правильная, видит впереди свет, да, Кать? В отличие, скажем, от меня. Я просто в панике вижу, что всё рушится, ломается. Пытаюсь что-то делать, но не верю, что что-то хорошее будет в нашей стране. Думаю, что скоро она развалится на большие и не очень большие куски. Надеюсь, что сама собой развалится, без страшной кровопролитной войны. Надеюсь, и… не слишком верю в благополучный исход. А дочка моя по-другому на всё смотрит.
– Я иду с тобой параллельно, мам, не пересекаясь. Удивляюсь калейдоскопу лиц вокруг тебя. – Катя обернулась к Степе, который внимательно слушал обеих женщин, не совсем понимая пока, к чему они клонят. – Наблюдаю с интересом, как моя мама церкви новые строит и старые восстанавливает.
– А как ты мне предлагаешь? Плакаты советские «Вперед, к победе коммунизма!» из развалившихся сараев достать? Так никто ничего больше строить не хочет. А люди же должны во что-то верить, к чему-то идти.
– Мам… К чему идут верующие? К жизни после смерти? Всё лучшее – там?
– Катюша… – вздохнула Елизавета. – Отрицать – легче всего. Церковь хотя бы ограничения человеку ставит. Не убий, не кради, не лжесвидетельствуй.
– Не церковь, а религия, это раз. И к тому же никого из убийц и воров, мам, это еще никогда не останавливало. В Страшный суд никто сегодня не верит, не пятнадцатый век, а вот отпущение грехов получить в церкви можно. Все главные воры спешат в церковь – как на зарядку. Греши и кайся, а тебе помогут спать без кошмаров.
– Я говорю об обычных людях, Катюша. И я не знаю, как и чем можно остановить человека, если он не верит ни во что вообще и ничего на свете не боится. И потом – в церквях – наша история.
– Наша история – не только в церквях. Вадик, твой муж, сколько снес исторических зданий в городе? Буча у вас какая тут, ты не знала?
– Еду как раз сейчас на митинг, – вздохнула Елизавета. – Морально готовлюсь, вот хотела с тобой поговорить, зарядиться позитивом, как вы теперь говорите.
– Нет никаких «мы», мам, – отмахнулась Катя. – «Зарядиться позитивом» – это дешевый рекламный лозунг, это ложь. Всё бы было очень просто, если бы нас всех можно было зарядить, как электрический прибор. Мы иногда не знаем, отчего нам весело или грустно. И искусственно этого делать не нужно, я убеждена. Вся лучшая поэзия человечества придумана страдающими поэтами. Не страдаешь – писать не о чем.
– Видишь, какая у меня умница дочка, да, Степ? – подмигнула ему Елизавета, дотягиваясь до Кати и гладя ее по плечу.
Степа слушал Катю как завороженный.
– И откуда ты только такая выросла? Поедешь со мной, Катюша? На митинг, – неожиданно предложила Елизавета. – И ты, Степа, поехали, а?
Степа пожал плечами.
– Почему нет? А что мне там надо будет делать?
– На людей посмотришь. А они – на тебя. – Елизавета хлопнула обеими руками по столу. – Пошли, времени нет. Надо успеть к началу, попытаться в свои руки всё взять. Всё и всех.
– Какая ты, мам!.. – хмыкнула Катя.
– А ты думаешь, почему ты такая? – тоже усмехнулась Елизавета. – Тебе тоже полезно во всем здесь разобраться, а то находишься в плену каких-то химер… Старые церкви, загробная жизнь… Если бы всё так линейно было, Катя! И мы бы управлялись за две ниточки… Ну что? – Елизавета обернулась к Степе. – Весело с нами? Тебе где больше нравится – с такими умными женщинами или вот как вчера, на свадьбе, когда все пьяненькие, столы от икры ломятся, под столами – куски семги и оленины, оркестр самый лучший к вашим услугам…
– Мам, ты так говоришь, как будто ты сама из другой жизни. – Катя прошла в огромную прихожую, накинула темно-серое пальто и большой ярко-синий шарф. – Мне приятно, что ты вещи мои не убираешь, как будто я живу в этом доме.
Елизавета внимательно посмотрела на Катю.
– Да, Катюша, не убираю. А я на самом деле из другой жизни. Когда ты станешь по-настоящему взрослой, ты это поймешь. Я здесь случайно, не знаю, надолго ли, потому что я бы хотела всё это переломить. Но больше никто этого не хочет.
– Зачем тогда тебе такой огромный дом со слугами, мам?
– Катюша, ты просто как ребенок. Если это наладит наши с тобой отношения, я могу переехать в небольшой дом, и всё равно у меня будет повар, садовник, водитель и охрана в количестве четырех человек как минимум, не считая моей личной охраны, которая со мной ездит.
– Почему? – вскинула глаза Катя, и Степа на свету увидел, какого интересного цвета у нее глаза. Бывает такой темный мед, в котором словно задержался и растаял солнечный луч.
– Потому что, Катя, у меня врагов больше, чем друзей. Причем таких врагов, которые не поговорить со мной хотят, а сделать так, чтобы меня сегодня к вечеру не было. Если ты этого не слышала раньше, то услышь сейчас. Всё, выходите к машине, мне нужно пять минут, чтобы подкраситься, и – пошли.
Степа с Катей вышли на улицу и остановились у низкого широкого крыльца.
– Чудно так дом построен… Я здесь третий раз, не видела раньше вон той пристройки… Всё привыкнуть не могу, что у матери теперь такие угодья.
– Мне нравится, красиво, – честно ответил Степа.
– Дом со слугами нравится?
– Нет. Архитектура. И всё вокруг.
Катя хмыкнула, недоверчиво посмотрела на Степу, пытаясь понять, серьезно ли он отвечает.
– Ты с ней давно знаком? – спросила она.
– Со вчерашнего дня.
– Со вчерашнего дня?! Хм… – Катя остро взглянула на Степу. – Мать, конечно, оригиналка… А… – Она хотела что-то спросить, но остановилась. – Странно… А Вадима почему нет?
Степа подумал, что неудобно рассказывать, что Елизавета собирается разводиться – или уже развелась? Она ведь сказала Вадиму: «Я с тобой вчера развелась…» Он опять пожал плечами. Сложно. С женщинами общаться сложно, они говорят по-другому, думают по-другому. Наверное, они на самом деле глупее, чем мужчины, об этом же все знают. Но иногда они как будто начинают говорить на другом языке, только похоже звучащем. Отца, друзей, даже врагов понять очень легко. А женщин – нет. Они постоянно играют, лукавят и не считают это враньем. Что из Елизаветиных слов правда, а что игра – понять просто невозможно.
