Соседка с такой жалостью посмотрела на него, что Степе стало не по себе. Это не очень приятное ощущение. Красивая, тонконогая, с высокой грудью, так хорошо говорит, приятное свежее лицо, и смотрит на тебя с жалостью…
– У него уши торчат! – громким шепотом объяснил ей сын, который на секунду оторвался от телефона. – А в фильме не торчат!
Степа улыбнулся.
– Да. В этом дело.
Соседка тоже улыбнулась, но как-то непонятно, тоже как будто с жалостью.
– Ну, если только в этом… А что пьешь-то?
– Разное… – пробормотал Степа, готовый провалиться сквозь землю. И как назло лифт никак не идет…
– Нет! – засмеялась соседка, и Степа даже засмотрелся, какая у нее красивая улыбка. – Я имею в виду – почему пьешь? Прости, конечно, за такой вопрос.
Степа не знал, как к ней обращаться – на вид ей лет как ему… Двадцать семь, двадцать восемь… Но тыкать как-то неловко. А она разговаривает с ним на «ты», но не как с другом, а как разговаривают с собакой или, на худой конец, врач с пациентом… Может быть, она врач и привыкла так общаться?
Степа от неловкости лишь махнул рукой и вышел из подъезда, благо рядом с дверью лифта был и черный ход. Когда дверь уже почти закрылась, Степа обернулся и сказал Вере:
– Это не я.
– Нет? – засмеялась соседка. – А все говорят, что ты.
– Нет, – покачал головой Степа. – Точно не я. Не я снимался. Просто похож.
Соседка продолжала смеяться, переливчато, весело. Степе стало ужасно обидно. Из-за чего она сейчас смеется? Вернуться, спросить? Он помедлил у закрывшейся двери и пошел прочь от подъезда. Если бы вернуться назад… А в какую точку? Он часто теперь об этом думает – куда надо вернуться, чтобы всё пошло по-другому.
Степа шел мимо стройки, начавшейся, как только он заехал в дом. Дом, в котором была его квартира, был построен у сквера. Новостройка так и называлась: «Поместье у сквера». Почему «поместье», Степа понять не мог. Дом торчал как толстый гвоздь посреди района – двадцатисемиэтажный, простой, серо-белый, с одинаковыми квадратными окнами, одним подъездом и двумя входами – парадным и черным, из которого он сейчас убежал от смеха и вопросов соседки Веры. Такое редкое имя. И встречается ему уже второй раз. Зачем? Чтобы он поверил ей, как поверил той Вере… Та – Вера Маратовна. Эта – Вера Артемьевна. Те же самые буквы, перемешаны по-другому. Но ведь они совсем разные, эти женщины. И чем-то очень похожи. Нежностью, светом, загадкой… Только его Вера – крохотная, как Дюймовочка, а эта Вера – высокая, почти с него ростом, когда на каблуках. Почему она смеялась ему вслед?
Женщины часто смеются по совсем непонятным причинам и не смеются, когда на самом деле смешно. Как счастливо смеялась его Вера, как смотрела на него – до самого последнего дня. И ушла, ничего не сказав. Не просто ушла – замуж вышла! Степа видел в Инстаграме ее фотографии с мужем. Счастливое хохочущее лицо, нежные губы, светящиеся от счастья глаза…
Степа помотал головой. Не хочется сейчас думать об этом. Со стороны стройки раздавался страшный грохот. Сквер спилили за два дня и месяц рыли землю, чтобы сделать котлован. Рыли и увозили землю – на их улице стояла вереница грузовиков, которые по капельке увозили почву, чтобы залить на ее место бетон. Котлован получился такой огромный, что можно было подумать – это для не фундамента дома, а для того, чтобы построить подземный дом. Кто-то из соседей объяснил Степе, что дом будет пятидесятиэтажный, и гараж, соответственно, пятиуровневый… А теперь вбивают сваи – сколько нужно вбить их в землю и каких! – чтобы выдержали такую махину… Судя по расположению котлована, новый дом полностью перекроет Степин, и солнца не будет в квартире никогда. Сейчас солнце есть, с двенадцати и до вечера. Можно сидеть и смотреть в окно, наблюдать, как солнце идет по небу, медленно и неумолимо, и ничто и никогда не заставит его повернуть обратно…
Степа брел, особенно не разбирая дороги. Шел и шел. Приблизительно как по жизни. Только вот жизнь его затормозила и заставляет что-то менять, что-то решать, в чем-то разбираться. А он совершенно к этому не готов. Ведь так не должно было быть. Шло-то поначалу все нормально!
Он окончил девять классов, училище, отслужил в армии, сразу поступил в театральный, полгода тыркался туда-сюда, работал в одном небольшом театре, на разовых в другом, денег было мало, но несколько раз выручали реклама и Людмила Григорьевна, которая иногда подкидывала ему халтурку – Степа помогал ее знакомой на открытиях выставок. А потом наступил тот день, которого ждут все актеры. Кто-то дожидается и понимает – он всегда знал, что это придет. А кто-то не дожидается, хотя он всегда знал, что такой день обязательно наступит, когда ему позвонят и скажут – вас на пробы на главную роль, один вы и остались, всех остальных уже посмотрели и забраковали.
Степа вспомнил, как он ехал на пробы к Мазорову. Может быть, это и есть та точка, когда нужно было свернуть, уйти с этого пути вообще? Ведь у него были тогда сомнения. Он все думал, что же именно ему могут предложить, если даже главную роль, то какую? Он уже знал обо всех своих особенностях, из-за которых в театре, что в одном, что в другом, ему было некомфортно. На курсе этого как-то не чувствовалось благодаря Людмиле Григорьевне, которая и не скрывала своего пристрастного отношения к нему, мало того, всегда, смеясь, говорила, что художник по природе своей пристрастен и субъективен, и у некоторых людей творческие ошибки интереснее, чем чьи-то удачи. Степе эта фраза казалась совершенно загадочной, как, впрочем, и многое из того, что говорила Людмила Григорьевна и другие педагоги.
Вдаваться в тонкости профессии, читать что-то он не хотел, как и многие его товарищи. Читали в основном те, кто собирался дальше учиться, становиться режиссерами или продюсерами. А актеру иногда лучше не знать целиком всего о спектакле. Актерская душа и тело – живой инструмент, и есть вещи, которые происходят подсознательно. Чтобы быть органичным, нужно во всем оправдать своего героя, как почти всегда оправдываешь себя в жизни. Начнешь себя ругать и вовремя не остановишься – погибнешь.
Степа хорошо помнил, как он шел тогда по территории знаменитого «Мосфильма», оглядываясь. Нет, никаких известных лиц он не видел. Кругом очень хорошие машины, что-то перестраивают, какие-то корпуса обветшали… Потом он долго плутал по бесконечному корпусу, поднимался по лестницам, шел по переходам, сильно опоздав к назначенному времени. Когда нашел нужную комнату, там уже сидело человек восемь – на черном ободранном диване, на стульях у стены и за столом.
– А! – сказала ассистентка. – Пришел. Так, погоди… Ты же у меня Васильков, правильно? Васильков, Васильков… – Женщина с любопытством его разглядывала. – Да-да-да… Степан, правильно?
Степа кивнул. Лучше помалкивать до поры до времени. Дефект речи могут сразу и не заметить. Одно время он пытался ловко выбирать слова, где нет звука «с», научился быстро переделывать на ходу все предложения. Но иногда это мешало ему общаться с собеседником. Поэтому он просто стал говорить меньше. Переучиться и правильно говорить «с» у него так и не получилось. Он несколько раз дополнительно занимался с преподавателем техники речи, не с Анатолием, с другим, делал упражнения, но то ли мало старался, то ли что-то не срабатывало – механизм запоминания нового никак не включался, и, сколько бы он ни занимался, ни говорил скороговорок, его свистящее «с» так и свистело, спотыкалось на зубах, меняло серьезные сцены, делая их смешными, на радость однокурсникам, которые не устали за четыре года обучения смеяться над Степиным дефектом. Театральные же роли после окончания института у него были такие ничтожные, что дефект его не мешал.
