Степа увидел, что за столом на первом этаже сидят два священника в нарядных голубых с золотом рясах и несколько женщин в древнерусской одежде.
– Петь, – вздохнула Елизавета, – а что ты вдруг ударился в блажь-то? Почему вдруг маскарад такой?
– Елизавета Сергеевна… гм… поймите, чувства у меня… к родине…
– Так!.. Ладно! – Елизавета махнула рукой. – Меня предупреждали, но я думала – зря только на тебя завистники наговаривают.
– Так вы сами же любите… – обиженно сложил губы Петр. – Наше ведь всё, русское, православное!.. Искали вам эти… реликвии… Икону специально прислали! Вы же церкви восстанавливаете… Думали, как свадьбу провести, решили – в вашем стиле…
– В огороде бузина, в Киеве дядька, Петя, – ответила ему Елизавета. – Степа, не тушуйся. Поедим черной икорки да и полетим обратно.
– Обидите, Елизавета Сергеевна, если улетите, – негромко проговорил Петр. – Останьтесь, прошу.
– Ты, я смотрю, быстро протрезвел на свежем воздухе, – засмеялась Елизавета. – Должность у меня такая, Петя, всех вас обижать. Если вас не обижать, вы все озвереете вконец. Ты денег сколько угрохал на эту свадьбу? У меня в области люди бастуют. У тебя в районе, в частности. А ты медведей привез.
Степа уже несколько секунд разглядывал двух больших живых медведей, стоящих на задних лапах и одетых, как дети: на одном желтая юбочка в крупный черный горох и желтый кокошник, на другом – красные шорты, подвязанные широкой зеленой шелковой лентой, и черная фуражка с ярко-алой розой. Один из медведей довольно крепко держал балалайку лапой, но потом Степа увидел, что балалайка прикручена к лапе, и оба медведя цепью прикованы к большому крюку, торчащему из стены. Степа стал думать, для чего этот крюк изначально предназначался – не для медведей же? Елизавета мягко взяла его под руку и шепнула:
– Ты что такой задумчивый? Мне тоже это всё не очень нравится. Но поесть-то нужно! Ты, наверное, и забыл уже, когда ел? Вон щеки ввалились… – Она легко провела на Степиной щеке.
Степа поймал на себе сразу несколько любопытных взглядов. Это ведь называется «фаворит»? Степа тоже книжки читал и в пьесах исторических играл, слова все знает. И почему люди так на него смотрят, может догадаться.
Столы были заставлены красными и белыми розами так, что весь зал благоухал. Убранство стола напоминало царские и княжеские застолья времен Ивана Грозного. Осетрина, белорыбица, высокими горками – черная икра в глубоких прозрачных хрустальных мисках, в графинах из разноцветного стекла – наливки, настойки. В зал внесли поросенка с букетиком зелени во рту, за ним – жареных перепелов на огромном блюде, которое держали сразу трое, потому что перепела были усажены на специально испеченную для такого случая ветку.
Елизавета ухмылялась, разглядывая зал, священников, медведей, яства, цветы, и было непонятно, нравится ли ей на самом деле то, что она видит, или не очень.
– Ладно, – только и сказала губернаторша. – Куда садиться?
– Так Елизавета Сергеевна, вот, рядом с нами… на главное место…
Зал стал быстро наполняться людьми и шумом. На огромном экране, включившемся на стене, показалось изображение Петра и его невесты, так и стоявшей рядом с ним, с застывшей гримасой на лице: «Ну вот…», Елизаветы, скинувшей душегрею и оставшейся в темно-синем платье без рукавов, маячившего рядом с ней Степы, Гены, у которого в руках оказалась большая, завернутая в светло-коричневую бумагу картина.
– Это тебе, Петя, хотела торжественно вручить, но из-за развлечения кулачного как-то настроение прошло. Поэтому вручаю перед началом застолья, тем более ты пока, считай, трезвый. Разворачивай, – кивнула Елизавета.
– Ох, Елизавета Сергеевна, зачем… – заохал Петр настолько неискренне, что Елизавета хмыкнула.
– Ты бери, бери, разворачивай, Петя. Я, видишь, как знала, когда копию заказывала. Хороший художник копию делал. С успехом может подделками заниматься.
Все вокруг угодливо засмеялись, Елизавета покачала головой:
– Да, пора выпивать, а то я как-то вас всех насквозь сегодня вижу, и то, что я вижу, мне не нравится. Петя, чем у тебя угощают? Наливай. Степа… – обернулась Елизавета, дождалась, пока Степа шагнул к ней, и добавила тише: – Ты, друг мой, не растворись случайно, договорились? А то я спиной чувствую твои сомнения. Вместе пришли, вместе и уйдем, а там уж решим, как нам дальше с тобой быть.
Степа кивнул, а Гена, который уже успел выпить, громко ответил:
– Елизавета Сергеевна! Никуда не денется! Мы его щас к тем вон мишкам при… это… ну, короче…
Степа помотал головой. Что происходит? Куда он попал? Куда вляпался? Иногда, конечно, нужно думать, а не идти так бездумно, как он последние месяцы шел… Куда идет дорожка, туда и топал… А как иначе? Переть по бездорожью? А там – что? А если дорожка не тобой протоптана? А бывают вообще дорожки, протоптанные тобой? Ведь идешь уже по укатанному, протоптанному…
Что-то сложные мысли стали его одолевать. Без мыслей жилось гораздо проще. Может, поэтому и пить начал. Все думают – оттого что его в кино больше не приглашают. А он пьет для того, чтобы с утра до вечера не думать. От мыслей ничего не меняется, только тошно становится. А выпил – вроде и мыслям веселее стало. Мысли повеселятся да и уйдут на время, Степа потом поплачет, тугой комок тоски немного разойдется.
Музыканты, сидевшие на широкой узкой сцене в конце зала, подняли инструменты и стали негромко наигрывать.
– Петь, ты москвичей себе выписал? Я же этого дирижера хорошо знаю. Это Сурков, правильно? Мы на параллельных курсах когда-то учились, лет двести назад. – Елизавета подмигнула Степе. – Когда родители твои еще не познакомились, да, Степ? Ты ведь думаешь, что я в три раза старше тебя? Нет, в полтора где-то. Совсем не страшная разница. Гораздо лучше, чем когда муж в два раза старше, поверь. – Елизавета сама негромко засмеялась своим словам. – Что-то ты меня комплексуешь. Вот Вадику я такого не говорила… Кстати, а почему он до сих пор не уехал?
Вадик стоял около узкого зарешеченного окна с бутылкой в руке и, увидев пристальный взгляд Елизаветы, поспешил тут же уйти в соседний зал.
– Елизавета Сергеевна, – очень по-дружески наклонился к ней Петр, – да пусть его гуляет! Всех врагов сегодня простим, ради такого случая, как моя свадьба.
– Так Вадик мне не враг, просто бывший муж. Ладно! – махнула рукой Елизавета. – Празднуйте! Не буду больше вмешиваться. Что ты картину-то отставил? Я говорю – разверни!
Кто-то из помощников тут же подал подарок Петру, который так и стоял рядом с Елизаветой, держа свободной рукой Настю, свою молодую жену, которая, непрестанно смеясь, отхлебывала шампанское. Петр отдал помощнику свой бокал, а сам стал разворачивать бумагу.
– Ой… – громко сказала Настя.
Огромная картина, размером с эпическое полотно, изображала зал дворца с пятью парадными портретами по стенам. В зале несколько революционных солдат в шинелях и с винтовками изо всей силы тыкали штыками в портреты, на которых были изображены полные мужчины, явно царских кровей, в нарядных костюмах XIX века.
