Степа уловил легкий горьковато-сладкий запах ее духов.
– Всё. На экзамен причешись, нормально оденься… У тебя есть другая одежда? – понизила она голос.
Степа кивнул.
– Точно? – Актриса внимательно смотрела на него.
– Да. Дома. Я не в Москве живу.
– А деньги есть съездить домой?
Степа опять кивнул.
– Нет, послушай, ты, во-первых, давай-ка учись разговаривать, у тебя очень красивый голос. И если я тебя спрашиваю, я ведь что-то имею в виду. Так, как сейчас, приходить на экзамен не нужно. Оденься хорошо, брюки или можно джинсы, если брюк нормальных нет, но чтобы чистенько, отутюжено… Рубашку светлую обязательно, никаких футболок… Тебе не идет бомжеватый стиль, ты – герой, понимаешь?
Она говорила негромко, но все замолчали и слушали ее. Степе было крайне неловко, как будто с ним договариваются о чем-то неположенном, незаконном.
– Да, хорошо, я оденусь… – пробормотал он и поскорее выскочил из аудитории.
Когда он спускался по лестнице, его догнал молодой человек, всё время молча сидевший рядом с актрисой.
– Эй! – небрежно и громко окликнул он Степу. – Телефон свой давай.
Степа удивился, но достал из кармана телефон.
– Деньги всё равно кончились, – сказал он и протянул парню телефон.
– Ну, ты лох… – покачал тот головой. – Короче, Людмила Григорьевна попросила взять твой номер, а ты, лох такой, его не дал. Кому!.. Самой Арефьевой.
Да, точно, Людмила Арефьева, Степа наконец вспомнил ее фамилию.
– Почему не дал? – удивился Степа. – Девятьсот тринадцать, семьсот тридцать три, пятьдесят шесть, пятнадцать… А зачем ей мой номер?
– Вот и я думаю – она без твоего номера отлично проживет. Так что – не забудь, ты номер не дал. Отказался! В грубой форме!
Степа растерянно смотрел парню вслед.
* * *
…На какое-то время сон его ушел. Степа вечером ложился спать, засыпал и просыпался минут через сорок. И лежал в темноте, думал, думал, утыкаясь всё в ту же стену.
Пару дней назад ему позвонила Людмила Григорьевна.
– Степушка, как твои дела? – спросила она спокойно и ласково.
Степа поздоровался, помолчал и нажал отбой. Что он может сказать народной артистке, так любившей его все годы обучения, поставившей на него дипломный спектакль? Искавшей и нашедшей роль, в которой он, Степа, топор топором, даром что самый красивый топор, был хорош и убедителен? Что он ей теперь скажет? Что дела его плохи? Что он в тупике? Что прошло два года с выхода фильма и он никому не нужен – никому вообще? Что всё так запуталось, что лучше бы не было этого его лица, с которого воды не пить, которым он не умеет торговать… Что еще ему говорили про его лицо? Чего только не говорили… Расписываться в своей слабости и рассказывать о неудачах он не будет.
Людмила Григорьевна звонить больше не стала, написала ему в сообщении лишь одно слово: «Зря». Еще минут через пятнадцать она написала: «Я тебя люблю, как сына, ты знаешь. Звони в любое время». И Степа бы позвонил, прямо сейчас. Но что он ей скажет?
На курсе он был героем, как Арефьева и обещала ему. Во всех отрывках играл хорошие, большие роли. В дипломном спектакле – главную роль. Гамлет… Многие всю жизнь мечтают об этой роли. Степе до последнего казалось, что он не справится, не вытянет роль. Или так казалось тем, кто тоже хотел играть Гамлета, а таких ребят было как минимум трое, Степа постоянно слышал смешки, издевки, многие так и не смирились, что Арефьева была к нему неравнодушна. Чего только не приплетали за годы учебы! Начиная с того, что он ее любовник, и заканчивая тем, что на самом-то деле он ее внебрачный сын, которого она много лет скрывала. Никто ничего не видел, и доказать было невозможно, потому что ничего и не было, кроме теплой дружбы и заботы Людмилы Григорьевны, но болтали всё что хотели.
Тот парень, который назвал его «лохом» после прослушивания на поступлении, оказался молодым педагогом. Именно ему пришлось исправлять дефект Степиной дикции, присвистывающий звук «с». Возможно, будь кто другой на этом месте, дефект бы и удалось исправить. Анатолий Сергеевич же, преподаватель техники речи, невзлюбил Степу так, что тот после его занятий физически чувствовал себя плохо. Сколько раз Степа хотел что-то с этим сделать, поговорить серьезно с педагогом, разобраться, всё хотел поделиться с Людмилой Григорьевной, но так и не собрался. Экзамен по сценической речи он сдал, поставили ему твердую четверку за красивый голос и хорошую, четкую дикцию… если не учитывать свистящее «с». Людмила Григорьевна, проболевшая весь четвертый курс, приходившая в академию редко, отвела его в сторону после экзамена и сказала:
– Всё равно этот дефект тебе нужно убирать. Я всё понимаю, Толя тебя закапывал, мне говорили. Ты не жаловался, другие пожаловались за тебя. Но ссориться я с ним не могла, прости меня. Он мальчик блатной, на этом месте не случайно, уже завкафедрой, хотя ему тридцати пяти нет. Ты знаешь – денег у нас никаких, но здесь люди не за деньги работают. Ему прочат повышение – прямо высоко-высоко. Еще удивимся с тобой, куда Толя пролезет. Точнее, куда его протолкнут. Придем завтра с тобой, а перед Толей красную дорожку раскатывают, кланяются в пояс. А он нам с тобой говорит: «Иди-ка ты, Людок, отдыхай. Дыши воздухом в ближайшем Подмосковье, сажай свёклу. И у любимчика твоего белый билет, забирай его с собой». Так что, Степушка… В кино тебя озвучат, вот мне хорошую роль для тебя друзья обещали… А как с театром быть – непонятно. Для комика еще куда ни шло так разговаривать, а для героя…
Степа был рад, что учеба подошла к концу. К своему дефекту речи он серьезно не относился. На четвертом курсе его стали приглашать сниматься – в фоторекламе, в дипломный фильм выпускника ВГИКа, который тут же получил премию на небольшом кинофестивале. Сниматься ему понравилось гораздо больше, чем работать на сцене. На съемочной площадке, где всё можно переделать, сыграть еще раз, а то и ничего не играть – просто смотреть в ту точку, куда попросили, он чувствовал себя гораздо свободнее, чем на сцене.
– Расскажи-ка мне, сынок, чем ты занимаешься, – подступился к нему отец, когда после долгого перерыва Степа приехал к родителям, сдав госэкзамены.
Тогда еще не было Мазорова, не было его знаменитого фильма «Игра», после которого всё должно было прийти к Степе, а произошло всё в точности наоборот… Тогда еще можно было спокойно пройти по улочками своего города.
Когда долго не приезжаешь домой, то поначалу кажется, что всё стало меньше: улицы – у́же, дома – ниже. Потом этот послемосковский эффект проходит.
На улице, где жили родители, оставались еще деревенские дома рядом с обычными четырехэтажками. Два соседних старых дома, в одном из которых когда-то жила девочка Тоня, которая очень нравилась Степе в школе, снесли. Новый хозяин на двух участках выстроил страшненький замок, темно-серый, с ярко-фиолетовыми башенками, узкими высокими окнами. Из такой башенки как глянет на тебя злая волшебница разными глазами – черным и зеленым… И ты поймешь – вот что случилось на самом деле с Тоней… И вовсе она не уехала в Москву за ненадежным столичным счастьем… И вовсе она не загуляла, не изменилась так, что лучше бы ее не встречать, не знать, что стало с милой тонкой девушкой с пепельными волосами и такой светлой улыбкой… Просто ее забрала волшебница и заколдовала. Мать смеялась: «Хорошо, что ты, Степик, вырос. Ты же у меня впечатлительный мальчик, представляю, как бы ты нервничал из-за этого замка в детстве…»
