Семен молча плеснул в чашку, из которой пил лекарство, воды из чайника, сделал большой глоток.
– Я эфир прямой буду вести… – не очень уверенно сказал он. – Если меня подпалят, чтоб люди знали…
– Ночью тебя, дурака упертого, спалят. Давай, всё, час тебе на то, чтобы флаг снять. Пока то да сё. Говорят, вылетает скоро. Все на ушах уже стоят, не знают, куда еще по дороге ее занесет.
Петрович отключил связь, а Семен, растирая грудь, оперся о стол локтями.
– Сотрудник бывший, вместе на заводе работали. Я инженером был, а он помоложе, но тоже – после училища, с квалификацией пришел. Хороший мужик. Потом в органы подался, когда на заводе ерунда всякая началась, работа прекратилась. И начал расти там, да потом как-то остановилось. Остался небольшим начальником. Но совесть вроде не всю потерял, видишь. Так, ну что будем делать? Прилягу-ка я, что-то вообще продохнуть не могу.
– Давайте к врачу, – предложил Степа.
– Да ну, конечно! Говорю тебе: если помирать, помру на посту. Охраняя свои принципы.
– Надо бы в больницу, – с сомнением повторил Степа, глядя, как побледнел Семен.
– Так я не дойду до машины. Я ж знаю, как далеко до нее. Никто не проезжает, и ты встал, где все обычно встают, верно?
– А в больнице нет вертолета?
Семен засмеялся.
– Вертолета? Ну, ты рассмешил. В больнице у нас и рентгена теперь нет, и лабораторию закрыли. Хорошо, если кардиограмму можно снять. А ты говоришь – вертолет!.. Погибаем мы, Степка, как всегда и везде погибали великие империи. У всего на земле есть срок, и у гор даже. Моря-океаны только вечные, да и то относительно, пока жива Земля. А уж империи… Были тысячелетние, конечно, империи, но очень давно. А в обозримом прошлом – несколько веков, и всё. И нашей, наверное, пришел срок. Не вижу выхода. Хотя это не значит, что его нет. Вот придут другие, молодые, повернут оглобли на сто восемьдесят градусов, и понесется еще наша колесница – мимо пропасти. А в пропасть все наши враги упадут, а, как ты считаешь?
– Вы бы легли и немного молча полежали, – попросил Степа.
– А если я помру, продолжишь мое дело?
Степа сделал неопределенный жест.
– Нет, конечно, не продолжишь, – вздохнул Семен. – Какой из тебя борец, из такого красивого! Бабы тебя на войну не пустят. Поэтому я помирать и не могу. Мне уже лучше, лекарство подействовало. Это вообще невралгия, дрова вчера колол весь день, вот и наработал себе сердцебиение…
Степа услышал громкий гул и одновременно звонок телефона.
– Сергеич, будь ты неладен, давай быстрее беги, снимай флаг свой! Вылетела уже! Не уследили! И главное, похоже, правда в твою сторону летит!
Степа быстро выглянул на крыльцо и увидел два приближающихся вертолета.
– Два почему-то… военный и белый…
– Ну да, на военном, на большом, прихлебалы летят, а на белом – сама…
– Может, приспустить флаг на полчаса? – неуверенно предложил Степа. – Просто чтобы мимо пролетели… Разведчики же прячутся на войне…
– Так я не разведчик! Я боец! Нет! – ответил с кровати Семен. – Ты, парень, давай иди к своей машине. А то вдруг стрелять начнут, зачем тебе погибать?
Степа покачал головой:
– Никто среди бела дня в вас стрелять не будет.
– Это ты так думаешь!.. У нас тут теперь такой Массачусетс – мама не горюй! Причем уже давно! – Говоря это, Семен выключил свой телефон. – Так-то лучше, чтобы Петрович зазря не надрывался!
Степа еще раз вышел на крыльцо:
– Пролетели вроде мимо…
Гул вертолетов стал удаляться, а через минуту опять усилился.
– Что такое? – Семен встал с постели и, покряхтывая, тоже вышел на крыльцо. – Возвращаются! Чтоб их разорвало… Ну что, Степан, готовься к бою. Винтовка у меня есть, заряженная боевыми. Решайся: или ты остаешься и становишься участником вооруженного восстания против существующей ныне антинародной власти, или ты идешь домой и рассказываешь людям, что Семен Калашников погиб на боевом посту, защищая идеалы коммунизма.
– Вы не погибли еще и… вообще не погибнете! – не очень твердо сказал Степан.
– Ладно! Что ты сам-то решил?
Степа посмотрел на Семена. Крепкий старик, уверен в своей правоте. А он, Степа, в чем уверен он? Не время сейчас для таких размышлений, конечно, а как их остановишь? Если голова, которая не работала у него почти тридцать лет, вдруг стала включаться в автономном режиме, когда ты сам совершенно не готов ни к каким глубоким размышлениям о жизни. А голова в этот момент думает, анализирует, пытается, точнее, с непривычки это не очень хорошо получается, мучительно, со скрипом…
Степа не нашелся что ответить Семену. А что он может решить? Когда жизнь всё решает за него. Он пока еще ничего в своей жизни сам не решал, получается.
Вертолеты на их глазах покружили над лесом и стали снижаться, довольно близко.
– Куда ж это они решили сесть? – удивился Семен. – Прямо в лес, что ли? Нашли, значит, рассмотрели что-то сверху, какую-то лужайку. Вертолеты у них, у сволочей, такие… Куда хочешь сядут… Так, ну, занимай боевую позицию у окна, дам тебе вторую винтовку. Она, правда, только чтобы попугать. Винтовку из окна, значит, высунешь, а сам спрячешься. Ясно? Главное, чтобы они сразу огнеметами не стали палить…
Степа с сомнением слушал Семена. Огнеметы… Старик серьезно говорит? Откуда у губернаторши огнеметы? Не армия же у нее своя…
– Может, как-то мирно побеседовать?
– Бой до конца! – твердо произнес Семен.
– Если удастся договориться, то еще есть шансы продолжить вашу борьбу.
– Ишь ты какой! – ухмыльнулся Семен. – А если сегодня погибнуть, то все будут знать, что за правое дело и помереть не жалко!
– Сколько людей погибло в свое время за правое дело, кто их теперь помнит!.. – проговорил Степа, сам себе удивляясь. Он ли это говорит? Что-то растормошил в нем Семен, что-то спящее, о существовании чего он и сам не догадывался.
Семен искоса посмотрел на Степу.
– Ты не такой дурак, каким кажешься. Значит, не хочешь погибать?
Степа пожал плечами:
– И не хочу, у меня мать есть, и смысла никакого не вижу. Постреляют нас, как бездомных собак, даже закапывать не будут, сожгут. Бензином обольют дом и сожгут всё разом. Раз всё так серьезно, как вы говорите. И никто никогда ничего не узнает. Да, я считаю, что сначала нужно поговорить.
– Считает он!.. – проворчал Семен. – Ладно, мне погибать не страшно. А тебя жалко. Правда, молодой. Что ты со мной зазря погибнешь тут!
– Я не думаю, что кроме вас кто-то стрелять вообще собирается, – негромко сказал Степа, видя, как у ворот появилась большая группа людей.
Ему показалось, что вдали маячили военные. Ближе к воротам подошли несколько хорошо тренированных парней в одинаковых темно-серых костюмах, несколько людей явно из администрации и одна женщина, значит, сама губернаторша. Семен ее описал, но он не сказал только, что она… красавица. Грубоватая, высокая, огромная, но красавица. В возрасте, с большим плотным телом, красивая, даже шикарная женщина. Семен-то описывал усы и грубые ноги-руки…
