– Я как раз по первому образованию автоэлектрик, но меня тянет на сцену, – признался Степа. – Не знаю, как объяснить. Хочу играть. Хочу быть кем-то другим… Как это сказать…
– Не старайся! – махнул рукой Семен. – А что ж тогда ноешь: «Кто я, что я?..» Артист ты. Артист самый настоящий. Есть же такие люди – хлебом не корми, дай повыкаблучиваться, причем на людях. Ладно бы в комнате заперся, пел да танцевал, а то надо выйти, поклониться, сорвать аплодисменты… И никто не знает, почему вдруг человек рождается артистом. А что ж ты тогда невостребованный, такой красавец?
Степа вздохнул:
– Из-за дефекта речи, наверное. Плохо говорю.
– А поучиться?
– Нет, не получается.
– Ясно. Ох… что-то… не пойму… – Семен опять потер грудь. – Дай-ка мне вон ту коробку с лекарствами… – Старик показал на шкафчик со стеклянными дверцами. – Не рассыпь, крышка открывается…
Семен не успел договорить, потому что раздался телефонный сигнал, у него в телефоне заиграла простенькая латиноамериканская музыка.
– Да! Здоро́во! Здравия желаю, говорю, Петрович! Что?! – Лицо Семена стало наливаться кровью, он часто задышал. – Да ни за что! Я тебе еще в прошлый раз сказал – ни-за-что! А пусть летит стороной, мне что! Зачем тут летать? Неба мало? – Семен убрал телефон от уха и включил громкую связь. – Послушай, Степан, послушай! Что тут мне выдвигают!.. Я говорю – нет! Никогда этого не сделаю!
– Да я сам приеду и сорву! – раздался из телефона голос.
– А ты попробуй, попробуй!
– Так и попробую!
– Сначала доедь до меня! Ага! На чем ты доедешь?
– На вездеходе! Снимай флаг, говорю! Вот пролетит губернатор, опять вешай что хочешь – хочешь флаги свои, хочешь портянки суши!
– Ах ты, смотри ты… – Семен, приговаривая, всё тер и тер грудь, показывая Степану на флакончик в коробке, которую тот как раз достал из шкафа и поставил на стол. – Сорок капель!.. Да не тебе я говорю! Да, люди у меня! Коммуна целая! Москвичи приехали жить ко мне и светлое будущее строить! Коммунизм, значит! И никто мне не указ, так там им и передай! И красное знамя я снимать из-за него не буду!
– Сергеич… – Голос в трубке звучал устало и теперь даже доброжелательно. – Да пойми ты меня… Мне-то оно не надо, но ты ж знаешь, губернаторша у нас зверь!.. Чуть что – всех поснимает, три шкуры сдерет, засудит, имущество ни зазря конфискует, еще себе прислуживать заставит… В общем, даю тебе час, чтобы снять твое знамя.
– А если нет?
– Сам приеду и сниму, сказал же, – вздохнул тот, кого Семен называл Петровичем. – Мне из-за тебя гореть не нужно. И тебе, кстати, тоже. Придут, бензином обольют, если сопротивляться будешь. Ну, не любит она этого! Все, давай, не дури.
Семен отложил телефон, налил в чашку с лекарством остатки чая и залпом выпил.
– Вот некстати сердце что-то прихватило сегодня…
– Губернатор – женщина? – удивился Степа.
– Да вроде как женщина, а вроде и нет, – усмехнулся, слегка кривясь от боли и растирая грудь, Семен. – Кто ее разберет. Мужа вроде себе взяла, бандита местного средней руки, а сама… средний род. Даром что наряжаться любит. Как заорет – голос грубый, низкий, усы растут, руки огромные, ножищи – во!.. Карикатуры люди в Сети рисуют на нее… А мужа молодого, вон как ты, взяла себе. И пошел как миленький! Денег-то у губернаторши!.. А главное – власти. Бегал бы шестеркой у местной мафии, а теперь ему никто не указ, воротит что хочет. И беспокойный такой. Ладно сидел бы по ресторанам, ел-пил, а то всё время вредит, что-то ломает, сносит, торгово-развлекательные центры строит, знаешь, куда люди уходят, и всё, утонули. Дурашки там все наши местные пропадают. Дорогу по головам ведет к своей собственной фазенде, большое озеро захватил, подъезд платный к нему сделал, чтобы шушера вроде нас с тобой туда не вздумала приезжать… А уж развлекается!.. То гонки на спортивных самолетах устраивает, то артистов себе самых лучших из Москвы и Питера выписывает, те за деньги всё что хочешь терпят… А баба его, губернаторша наша, всё ему позволяет, у нее детей-то – дочь одна, и та ушла, мать всё карьеру строила, дочь профукала, вот он ей и муж, и балованный сынок… Пока из центра ее не снимут, будет тут Салтычихой безобразничать. Флаг ей мой, видишь ли, не понравится! А что ей понравится? Хоругви? Она вон везде по городам выставки про царя велела устраивать. И водить детей, с уроков снимать и водить. Царя очень любит. И церкви. Строит, строит церкви, дома культуры сносит или торгашам отдает, а церкви строит. Так понятное дело – терпеть где? В церкви. Народу деваться некуда со своими бедами, идут плакать в церковь, просить силы неведомые, чтобы их поддержали в их мучениях, помогли дождаться конца… Вот так. А красное знамя нашу Елизавету Сергеевну, матушку-заступницу, может взбесить. Поэтому я должен его снять, когда она полетит на вертолете. Она облёт края любит делать. Понимаешь?
Степа, внимательно слушавший Семена, кивнул.
– И что делать будете?
– Что-что… Бороться!
– А если правда сожгут?
Семен посмотрел в окно.
– Значит, такая моя судьба. Вот сердце болит, видишь. Неспроста ведь. Чувствую, что-то приближается. А лежать, болеть я не хочу. Пока хожу, дрова рублю, сам себе щи варю – буду бороться с упырями этими до конца. Знаю, что победный конец будет уже там, – Семен махнул рукой, – за моей жизнью, где меня не будет, но чтобы он наступил, я здесь должен бороться.
Степа потер лоб.
– Как будто в фильм какой-то попал. Как в детстве я мечтал – оказаться внутри.
– Да, только фильм опасный. И счастливого финала никто не обещал при нашей жизни. Люди серьезные, церемониться не будут.
У Семена снова заиграл телефон.
– Слышь, Сергеич, – раздался по громкой связи тот же голос. – Давай так, я тебе говорю: «Она вылетела», ты снимаешь флаг ровно на час, пока она летит из города, и всё. И потом еще раз тебе позвоню, когда обратно полетит. Я узнал маршрут, из-за тебя специально! Она в Хомякине ночевать собирается, там свадьба у главы района, а завтра обратно, но наверняка другим путем. Так что давай, чтоб всё по-тихому…
– Нет, – сказал Семен твердо.
– Вот ты упертый. Что мне с тобой делать?
– Борись на стороне эксплуататоров, Петрович. Ты ж пошел им служить? Вот и давай. Коррупционный сговор у вас, ясно же.
– Да что ты, в самом деле!.. – Петрович крякнул и замолчал, но не отключился. – Я как лучше хочу, а ты бузу раздуваешь! Что тебе стоит флаг снять?
– Принципы, Петрович. Не поступлюсь.
– А спалят тебя, кто народ учить будет? – негромко спросил Петрович.
– Так народ будет знать, что я за правду сгорел.
– Ну, конечно! В газете напишут – по пьяни сгорел бомж Семен Калашников. И все дела. Не волнуйся, уж губернаторша врагов своих умеет уничтожать.
