Когда на улице совсем стемнело и Степа окончательно замерз, из парикмахерской вышла женщина, забрала у него остатки листовок и протянула пятьдесят рублей.
– Это всё? – изумился Степа.
Женщина молча взяла у него из рук пятьдесят рублей и ушла, заперев парикмахерскую.
Степа брел домой, вглядываясь в окна. Давно он не гулял вот так по своему городу. Что-то очень изменилось, что-то обветшало прямо на глазах – вроде еще в прошлый раз, когда он приезжал, это здание было не в таком аварийном состоянии, не обвалился еще у него бок, не были заколочены фанерой окна… Или он тогда так был сосредоточен на себе, что ничего вокруг не замечал? А люди живут, продолжают жить в таком доме. Двухэтажный дом сбоку осыпался, часть квартир пустует, а в другой половине – свет в окнах, два окна даже поменяли, аккуратные светлые занавески, цветок… Шесть или семь крупных белых цветков на длинном стебле орхидеи.
На улице уже почти никого не было. И раньше город пустел к вечеру, но не так. Наверно, многие уехали в Москву. А куда еще ехать? Ведь и он сам не остался здесь. А мог, наверное. Но тянула, манила Москва. Степа отлично помнил свое четкое ощущение – вся жизнь только там, в огромной, шумной, сверкающей Москве. Здесь, дома, ничего нет.
Дома Степа налил себе чаю, удивившись, как мирно сидит Гоша перед телевизором и смотрит какую-то вечернюю передачу ни о чем. Люди говорят, говорят, кто умеет говорить хорошо и кто не умеет. Ведущая, симпатичная блондиночка с длинными волосами, путаясь в словах, задавала по ходу разговора вопросы сумбурные, глупенькие, видимо, написано у нее было что-то совсем другое. Она пыталась возвращаться к сценарию, заглядывала в листочек, спрашивала по написанному редактором, но люди уходили в сторону, отвечали что-то свое, и она сбивалась, теряла мысль, это получалось живо и любопытно. Может быть, именно поэтому Гоша и смотрел?
– Мам… – Степа подсел к матери, тоже сидевшей перед телевизором, и обнял ее. Почувствовав под рукой плечо матери – теплое, хрупкое, Степа как-то растерялся. В груди стало горячо, сердце застучало. Он и не думал, что у них так здесь все… Он вообще ни о чем не думал. А мать как будто и не собирается ни плакать, ни жаловаться. Как ему быть? Расспрашивать? – Мам… Я папиных вещей не вижу. Где он?
– На работе, сынок, – ответила мать, не отводя глаз от телевизора.
– У вас всё хорошо?
– Я же сказала – да.
– А где тогда он?
– Дежурит в клубе.
– Можно к нему пойти?
Мать повернулась и посмотрела на Степу. Помолчала и ответила:
– Конечно.
– Скажи адрес.
– Хорошо, скажу. – Мать чуть отодвинулась от Степы и замолчала.
Он снова крепко обнял мать. Тогда та, на секунду сжавшись, вдруг наклонила голову и стала плакать, повернулась к нему и уткнулась в грудь.
Степа окончательно растерялся.
– Мам, мам…
– Степка, ну, ты же глупый такой… Ты же ничего не поймешь… Осуждать будешь… А я не осуждаю… Я Володю люблю… И понимаю… И желаю ему счастья…
– Не понимаю, мам… Что?
– Сынок, Володя, твой отец… – Мать подняла голову и заплаканными глазами посмотрела на Степу.
– Значит, всё неправда? Он не на работе?
– На работе. Только… домой больше не приходит. Точнее, у него другой дом. Но у нас всё хорошо, Степка, ты не думай! Мы друзья с Володей! Мы же столько лет вместе прожили. И я понимаю его как никто.
Мать плакала, но то, что она говорила, было для нее давно продуманным и выстраданным. Может быть, ей раньше просто некому это было сказать, но она для себя все решила – Степа это, по крайней мере, понял. Или не понял – почувствовал.
– Мам… расскажи…
– Что тут рассказывать, Степка! Это же не криминальные новости… Как расскажешь? Всего не расскажешь…
– Ты не всё расскажи.
– Хорошо. Гоша… – Мать тронула за плечо мальчика, который подперся кулачком и стал засыпать на диване. – Давай я тебя спать уложу, пойдем?
– Я сам… – встрепенулся Гоша. – Завтра к маме поедем? Я домой хочу. Мне здесь не нравится.
– Хорошо, хорошо, пойдем…
Степа смотрел, как мать, приговаривая, увела Гошу, и думал, что вот так она уводила его спать, будила, кормила много лет подряд. Мама хочет внука, надо же… Так разволновалась, обрадовалась… А он? Он хочет детей? Нет, конечно. Зачем? И с кем? Не с Верой же. Не с той Верой… А эту он еще не знает. Хороша-то она на вид хороша, но этого же мало. Наверное…
Мать вернулась, неся в гостиную из кухни большую чашку с чаем.
– Я его у себя положила, там удобнее. Разместимся же с тобой как-нибудь? Ляжешь на раскладушку, я на диван.
Степа пожал плечами:
– А надо его так баловать? Поспал бы на кресле.
– Нет у тебя пока отцовских чувств, да, Степка?
– Мам… Это соседский сын.
– Хорошо. Не говори.
– Лучше ты мне расскажи, ты обещала.
Мать вздохнула, провела рукой по его волосам:
– Спрашивай. Я не знаю, с чего начать.
– Почему отец… теперь не дома живет?
– Влюбился.
– Папа?! – хмыкнул Степа.
– А что ты думаешь – только ты можешь влюбиться?
Степа изо всех сил взъерошил волосы.
– Да ну, бред какой-то… Сколько ему лет?..
– Не говори так, сынок, – серьезно попросила мать.
– Он же тебя любит… – неуверенно проговорил Степа.
Мать пожала плечами.
– Не знаю, сынок. Любовь – такая странная субстанция… Просто переходит на другого. И всё. Вот была здесь – и нет. Теперь где-то в другом месте.
– А… кто она?
– Женщина.
– Мам… Ты видела ее? Какая она?
– Какая разница? – Ольга Петровна опустила голову.
– Не понимаю.
– Ведь дело не в ней. А в нем. Ему захотелось… вернуться в молодость.
– Вернулся? – Степа резко хлебнул горячего чаю, обжегся и отставил чашку.
– Да. Помолодел.
– Мам… Ты так это говоришь, как будто ты не жена ему, а сестра.
– Я же люблю его, Степка, и всегда буду любить. И я рада за него.
– Да ну нет! Что за изуверство! Чему ты радуешься? Что за ерунда?! Я пойду и скажу…
– Что ты скажешь? Что ты молодой и имеешь право на любовь, а он – нет?
Степа растерялся.
– Но… как же ты… как же вы…
– Мы – друзья. Для меня практически ничего не изменилось… Если Володе хорошо, то и мне хорошо. Он мне близкий и родной человек по-прежнему. Понимаешь, сынок?
