Мать отвернулась на секунду, потом повернулась к нему и просто сказала:
– Я ничего плохого не делаю ведь, Степа. Тебе стыдно за меня? – Мать поправила шляпу, немного сбившуюся набок.
– Да нет… Но почему?..
– Возьмите, пожалуйста, заходите к нам в парикмахерскую, у нас скидки! И бар есть! Ирландский кофе! Ароматный, с пенкой! Всего за сорок девять рублей! – Мать протягивала листовки проходящим мимо людям. Кто-то брал, кто-то отрицательно качал головой. Какая-то пожилая женщина, увидев Ольгу Петровну, стала с ходу кричать:
– Ага, зазвала, говорит – кофе у них с пенкой! Третий – бесплатно! А мне волосы все сожгли! Смотри, смотри, куда ты зовешь людей! – Она натолкнулась взглядом на Степу, на секунду в растерянности замерла, потом ахнула: – Ой… Здрас-сьте… Это же… Я ж только вот фильм по телевизору смотрела… Вот правду, что ли, соседка сказала… Это чо, вы чо, из нашего города?
– Из нашего, – улыбнулся Степа. Вот женщины хотя бы его узнают, некоторые.
– Ой… ладно… А то мне волосы-то… эта вот зазвала… стоит… зазыва́ла!.. Себе волосы жги! – Приговаривая, женщина еще потолклась около них и пошла своей дорогой.
– Мам…
– Ну что, сынок, что? – устало вздохнула мать. – Часы мне сократили. Сначала прибавили, так что я взвыла, а потом оставили всего ничего. Новая директор у нас, энергичная, молодая… Чиновница. Ничего слушать не хочет. Что-то крутит, берет новых людей, заборы меняет, лестницы красит, покупает всё время что-то, требует письменных планов на неделю вперед… Каждый урок расписывать надо… А зарплаты теперь не хватает даже на оплату квартиры. Мы ведь трое прописаны, дорого платить.
– А если в школе узнают, что ты… вот здесь…
– Да пусть узнают. Знают уже. Дети некоторые задирались, смеялись. Надоело, перестали. Всё равно на литературе никто не слушает, никому это не нужно. Одна девочка на первой парте всё записывает, в Москву поедет поступать на журфак. А остальные ржут, в телефонах сидят, по классу ходят. А замечание сделаешь – они тебя матом кроют. Руки опускаются. Я уже их не трогаю. На русском дисциплина лучше, всем его сдавать же. Но русского у меня все часы отобрали.
– Почему?
– Молодым надо работать, Степа. Они институты оканчивают, им же надо где-то работать, у них безработица. Не все же с образованием учителя в торговлю идут. Некоторые учатся на учителя и работать хотят учителем, а не менеджером по продажам. Вот девочка хорошая пришла, ее взяли на работу. А мне что делать? Я полы мыла, потихоньку, в ресторане и рядом в игровом клубе, «Ставки на спорт» теперь называется у нас этот клуб. Так там трех узбечек взяли, они теперь с утра до ночи моют, двадцать четыре часа, а я только раз в день, рано утром приходила. А они на мою зарплату втроем работают и довольны, спят посменно. И в клубе чисто стало…
– А ученики, мам? Неужели никто не хочет готовиться к экзаменам?
– Теперь и без подготовки можно поступить. У нас вон филиал московского института – конкурса, считай, никакого. Лишь бы шли. А уж на платное – так вообще можно букв не знать. Были у меня два ученика, сынок, и денег я совсем мало брала. Но ушли – они теперь по Интернету с кем-то занимаются, из МГУ профессор. Дешево, и результаты вроде есть…
– Ясно. А отец знает?
– Отец… ну да… – Мать отвернулась. – Степик, я вот сейчас эту пачку раздам и свободна буду. Приду домой – поговорим.
– Сколько ты получишь за это, мам?
– Сто рублей, сынок, – спокойно ответила мать и выдержала взгляд сына. – Да, сто рублей. И мне не стыдно. Я не ворую и никого не обманываю. Мне нечем больше заработать.
– Дай мне. – Степа взял у матери пачку листовок. – Что там у вас? Стрижки? И кофе?
Мать кивнула.
– Для женщин?
– Для всех. Для женщин еще татуаж бровей дешево. И скидки для пенсионеров.
Степа глянул на Гошу, который неожиданно заинтересованно слушал их разговор. Вот не поймешь совсем детей. То уходят в свой мир и ничего их не трогает, а то вдруг какие-то совершенно взрослые темы заставляют всё забыть и слушать.
– А ты, Степка, выпивать стал, да? – неожиданно спросила его мать.
– Откуда ты знаешь? – удивился Степа.
– Ты прямо как маленький у меня… Всегда такой наивный был… – Мать погладила Степу по руке. – Опухший вон весь приехал. С перегаром… Красоту всю свою пропьешь…
– А говорила «красивый»… – усмехнулся Степа. – Ладно, не пропью, не переживай. У меня вон тормоз теперь такой!.. – Он кивнул на Гошу.
– Да для кого это когда препятствием было! – вздохнула мать. – Ну что, не берут у тебя листовки? Отдавай мне все.
– Нет уж. Господа! Кто хочет дешево и классно постричься, мимо не проходи! – начал Степа хорошо поставленным голосом. – Стрижки классические, прикольные, на хайпе, на щах…
Мать покачала головой:
– Как ты плохо разговаривать стал, Степка. В Москве нормальному языку разучился?
– Да почему, мам? – изумился Степа. – Это современный язык, модный. Народ сейчас пойдет. – Он увидел, как заулыбались две девчушки и свернули к ним.
– Ой, а можно у вас автограф? Это ведь вы? Здесь что, фильм снимается?
– Не, это реклама, скрытой камерой… – прощебетала вторая. – А можно с вами сфоткаться?
– Если в салон красоты пойдешь, – улыбнулся Степа.
Девчушки, не обращая никакого внимания на то, что он говорит, быстренько сфотографивались с ним и убежали.
– Ну что, мерчендайзер, ничего у тебя тоже не получится! – Мать похлопала Степу по щеке и забрала у него листочки рекламы. – Не продавцы мы с тобой, Степка, не менеджеры и не маркетологи.
– Давай я все листовки просто у тебя заберу.
– Нет, так нельзя. Там считают клиентов с листовками. И мне с этого еще дополнительно платят.
– Сколько, мам?
– Не спрашивай! – отмахнулась мать. – На хлеб с маслом хватает.
– Ужас… – Степа вспомнил, сколько он денег потратил за этот год. Дотрачивал съемочные. – Хорошо, давай я вместо тебя постою, а ты иди с Гошей домой.
Степа, не слушая возражений матери, снял с нее парик со шляпой. Надел на себя.
– Предупреди там… – он кивнул на окно парикмахерской, откуда уже выглядывали удивленные лица. – Пострижем, побреем…
– У нас не бреют, Степ… – улыбнулась мать.
– И ладно. Зато красиво звучит. Как будто фильм дореволюционный снимается.
– Тебе бы всё играть!.. – Мать покачала головой.
Степа тут же вспомнил, с каким боем уезжал в Москву, уже когда поступил, к началу учебного года. Он счастлив был, а родители неожиданно стали протестовать. А может, они тогда были правы и то, что ему казалось несбыточной прекрасной мечтой, – просто химеры?
