Мельник туфельку нашел
И на мельнице смолол!
(Сл. С. Маршака)
А как он эксплуатировал? Бил? А если не бил, то как?..
…Смерть Ленина стала огромным горем для миллионов советских людей. Был трескучий мороз. Но, несмотря на это, люди выстроились в очередь к Дому Советов, где стоял гроб с телом вождя. Первый день, второй, третий – а люди все шли и шли, шли попрощаться с Лениным.
Через три дня стало ясно, что очередь не иссякнет. У нас очень большая страна. А проститься не все успели. Это несправедливо. А вдруг и будущие поколения захотят увидеть Ленина? И тогда было решено сохранить его тело нетленным и доступным для лицезрения. Для начала построили временный Мавзолей, а потом постоянный.
Мне до сих пор непонятно, почему Мавзолей не внесли в число чудес света. Он же построен на площади, где проходят парады – военные и физкультурные. Тут бывают и песни, и пляски, тут гуляют туристы и обычные москвичи. Отсюда видны правительственные здания за Кремлевской стеной. Где еще можно увидеть подобное сочетание? Мавзолей выполняет такие разнообразные функции: внутри – склеп, снаружи – трибуна! Гроб с телом Ленина – как бы фундамент для ныне живущих вождей. А еще Мавзолей – это «поле» лабораторных исследований по консервации тел. Специалисты по бальзамированию следят за тем, чтобы ленинская оболочка сохраняла «нормальный вид», за каждый участок тела, за каждый ленинский палец отвечает специальный сотрудник. Да пусть бы и не было всех этих функций! Возрождение древних обычаев мумификации в эпоху открытия атома и электрификации («Социализм есть советская власть плюс электрификация всей страны», – сказал вождь революции Владимир Ильич Ленин) – одного этого было бы предостаточно! И ведь тут заложили традицию: ленинский Мавзолей – первое культовое сооружение в ряду других подобных. Для Мао Цзэдуна тоже построили мавзолей. И для почивших солнцеликих лидеров Северной Кореи тоже складывают мавзолеи.
А как были правы те, кто принял решение сохранить тело Ленина! Прошло тридцать лет, прошло сорок лет и пятьдесят лет прошло – а к Мавзолею по-прежнему стояла длиннющая очередь тех, кто хотел посмотреть на «настоящего» Ильича.
Ленин и теперь живее всех живых!
(Сл. Вл. Маяковского)
Хвост очереди в Мавзолей тянулся через Красную площадь, заворачивал в Александровский сад и доходил почти до Кутафьей башни.
Это значило, что вероятность моей «встречи» с Лениным в Мавзолее практически нулевая. Мама совершенно не выносила очередей: «Пустая трата времени!» Были, конечно, неизбежные очереди. Например, очередь за мясом. Но стоять надо было минут тридцать пять, не больше. А за апельсинами – от полутора до двух часов. Когда в Москву «наезжали» дети и внуки тети Фани, они первым делом отправлялись за апельсинами. Это было формой досуга «гостей столицы» – найти магазин (ларек), где «выкинули» апельсины (то есть где они вдруг появились в продаже), встать в огромную очередь и купить так много, как разрешалось. (Существовали ограничения: столько-то в одни руки.) Но мама ни за что бы не стала стоять в такой очереди – лучше не есть апельсины! И мы их почти не ели.
Очередь к Ленину, с маминой точки зрения, была еще хуже очереди за апельсинами. В апельсинах хоть витамины. А здесь… Иными словами, визит к телу дедушки Ленина мама отказывалась признать жизненной необходимостью. Кроме того, она почему-то не могла отрешиться от мысли, что в Мавзолее – покойник. А даже мысль о покойнике вызывала в ней содрогание: она боялась всего, связанного со смертью, – похорон, покойников, кладбищ… Правда, она сама себе противоречила: в школьные годы маму водили в Мавзолей (с классом) – и «ничего такого! Надо все время идти. Останавливаться нельзя. И там не то чтобы плохо видно… Но и не хорошо. Там такой полумрак. И пробирает холод»… Но это только доказывало лишний раз, что выстаивать в длинной очереди не стоило ради того, что таил в себе Мавзолей.
Зато мы не раз ходили к Мавзолею – смотреть на смену почетного караула. В отличие от того, что там таилось внутри, это было на свежем воздухе (то есть гигиенично) и, кроме того, без очереди. Перед входом в Мавзолей стояли два солдата из специального Кремлевского полка. Это был Пост номер один, то есть самый почетный пост, какой только можно себе представить. И там несли вахту самые лучшие их советских солдат. И были у них не автоматы, а винтовки со штыками.
Каждый час происходила «смена почетного караула». В это время перед Мавзолеем собирался народ – полюбоваться зрелищем. Народное любопытство ограничивали канаты, натянутые вдоль пути, по которому шел караул.
Били часы на Спасской башне. У Спасских ворот возникало движение. Если ты стоял напротив входа в Мавзолей, то хорошо видел караул, а ворота не видел. Но по толпе плыл шепот: вышли… идут, идут. И раздавался цокающий звук. К Мавзолею маршировали трое – разводящий и смена. От ворот до определенного места они шли обычным четким строевым шагом, а потом останавливались.
– Вот-вот-вот, сейчас печатать начнут, – с жаром шептал мне папа. – Сейчас разводящий скомандует!..
Разводящий давал команду, и солдаты меняли шаг. У папы светилось лицо – и от того, что он правильно предсказал, что солдаты начнут «печатать шаг», и от того, как они это делали. (Каждый раз он предсказывал и каждый раз светился.)
А солдаты двигались особым парадным шагом, высоко поднимая прямые ноги с далеко вытянутыми носками блестящих сапог. Это чем-то напоминало балет. Я очень любила балет и то, как шагают солдаты к Посту номер один.
Перед Мавзолеем они останавливались, делали странную паузу, потом поворачивались и все тем же печатным шагом шли ко входу, где, замерев, стояли их «братья». Там опять звучала команда, и начиналось сложное перестроение: неподвижно стоявшие у дверей Мавзолея вдруг как-то сложно перехватывали на весу свои ружья и менялись местами с «новенькими».
Разводящий все так же красиво, печатая шаг, уводил отстоявших вахту в сторону Спасских ворот. А новая смена застывала на месте прежней.
Народ расходился. Мы иногда задерживались подольше.
Я всматривалась и думала: «Что они – даже и не моргают?» Кажется, не моргают. Это меня удивляло. Каждый раз удивляло. И каждый раз, когда мы приходили до смены караула, я ловила себя на мысли: а вдруг они не живые? Или живые, но долго стоят как каменные. А вдруг они в нужный момент не смогут пошевелиться?
Я пыталась представить себе караульного «изнутри»: что он думает? Он меня видит? Видит, что я здесь стою? Может, он думает: «Надо же, вон как девочка смотрит! Внимательная. Хорошая…» А вдруг он мне подмигнет? Незаметно. Только я и замечу. И мы тогда с ним подружимся – я, обычная девочка, – и солдат почетного караула. Он каждый день здесь стоит – и в мороз, и в жару, и в дождь. А если будет гроза? Он тоже не сможет уйти? А если ему на лицо сядет муха? А если он вдруг чихнет? Тогда его расстреляют?..
Муха казалась мне очень правдоподобной и поэтому невыносимой…
