Мы говорили «жевачка» – то, что надо «жевать». Каждый советский ребенок слышал: где-то на свете существует «жевачка». И будто бы чей-то папа ездил в какое-то тридевятое царство (куда обычному смертному никогда не попасть) и привез оттуда «жевачку». И потом его сын (или дочка) жевал (жевала), и получал(а) от этого невыразимое удовольствие.
В то же время все знали: жвачка – американская, и она запросто может оказаться отравленной. И если ребенку на Красной площади какие-нибудь интуристы вдруг предложат жвачку и ребенок поддастся и станет ее жевать, то он отравится насмерть. Так что, если с тобой такое нечаянно произойдет, если тебе «подарят» жвачку, нужно сразу же подойти к своему воспитателю, или учителю, или милиционеру и отдать ему этот «подарочек». Пусть взрослый сам его выкинет…
Но интуристы, конечно, не шли ни в какое сравнение с теми вредителями и шпионами, которые были в нашей стране, когда папа был маленьким. В «его время» Советский Союз просто кишел вредителями. И шпионами. И врагами народа. Все газеты пестрели словами: вред, вредители, навредить. И по радио говорили: навредили, вредители.
«Граждане! Будьте бдительны! Кругом враги и вредители!»
Когда папа подрос, они опять появились, хотя и под новой личиной.
Внутренние враги опять угрожали советскому строю. Все советские дети (папа не исключение) знали об этом и были готовы врагам противостоять.
Эта готовность так въедается в память… Проходит какое-то время, и она вдруг выскакивает как чертик из табакерки…
…«Чертик из табакерки» – крылатое выражение?
* * *
Папа будто бы помнит бабушкины интонации, как она говорит:
– Мой муж не враг народа…
– Нет, он не враг народа…
– Он никакой не враг…
Папа не мог ответить, был ли он в кабинете следователя вместе с бабушкой или ждал в коридоре. Ему было три года.
Зато он помнил, как ему нравилось ездить с бабушкой на Лубянку.
Бабушка говорила: «Завтра мне нужно ехать „в центр“». И маленький папа не мог дождаться, когда же наступит «завтра». Потому что «в центр» они ехали на метро! А метро – это ж достижение технического прогресса: там поезда, там «лесенка-чудесенка»! (Моя мама называла эскалатор исключительно «лесенкой-чудесенкой» – как было написано в одной послевоенной книжке.)
Метро в Москве запустили в год папиного рождения. Самая первая линия на сегодняшних схемах красная. И они ехали от станции «Сокольники» до станции «Площадь Дзержинского» (до нынешней «Лубянки»)…
Однажды приехали, а в кабинете – следователь-женщина: до этого с бабушкой «беседовал» мужчина. И женщина-следователь вдруг предложила бабушке сесть.
– Мы во всем разобрались. Ваш муж невиновен. В ближайшее время его отпустят домой. (Так рассказывал папа.)
Тут бабушка упала. Папа не то чтобы помнит, как бабушка упала. Папа помнит какой-то звук, который его напугал. И будто бы женщина-следователь вышла из кабинета и потом вернулась со стаканом воды…
Слова «Ваш муж невиновен» папа произносил торжественно и строго. И добавлял: «Отца выпустили. Перед ним извинились. Он вернулся домой, дома устроили праздник. Меня разбудили ночью. Я проснулся и вижу – папа, осыпает меня конфетами. Есть такой древний обычай…»
Про обычай с конфетами было не очень понятно…
В общем, дедушку выпустили. Да еще извинились.
Это «воспоминание», или, точнее, «знание», хранилось в каком-то отдельном ящичке папиной памяти.
…А в табакерке сумел прижиться чертик…
* * *
Мама не просто так рассказала про доктора Крисмана. С помощью этой истории она объясняла, почему мне по будним дням нельзя смотреть телевизор. Сон – основа здоровья. Сон до двенадцати ночи – самый полезный сон. Поэтому нужно ложиться спать в половине десятого вечера (а еще лучше – в девять часов), тогда утром легко просыпаться. И голова будет «свежей». И много успеешь сделать (мама вставала без пятнадцати шесть, а иногда и раньше).
Но это были такие скучные объяснения! А история с доктором Крисманом все совершенно меняла.
Я ложилась спать в половине десятого вечера. И из-за этого не смотрела какой-нибудь зэканский фильм, который смотрели до двенадцати ночи все мои одноклассники— в ущерб полезному сну. Пробудить в них сочувствие к моим жизненным обстоятельствам – мне по будням не разрешают смотреть телевизор! – не представляло возможности. Надо мной просто потешались.
Но я так как будто расплачивалась с судьбой— за то, что доктора Крисмана 11 лет назад перевели работать на другой участок. И это утешало…
5
У меня было много разных желаний. Но на свой «деньрождение» я никогда ничего не просила. Даже после того, как папа заставил меня признать, что «деньрождение» – «он»:
– Что еще за «деньрождение»? День – это «он»! Мужской род!
Мне потребовались некоторые усилия, чтобы привыкнуть к новому взгляду на вещи. Но принадлежность к мужскому роду не отменяла сути этого замечательного события: мир начался с меня!
Тем не менее на «деньрождение», а потом и на день рождения я никогда ничего у родителей не просила. Возможно, это было побочным эффектом «игр» с волшебной палочкой и одним из маминых педагогических достижений.
А может, мне нравилось играть с судьбой в «секретики»: пусть подарок на «деньрождение» окажется неожиданным. И пусть это будет именно то, что способно меня осчастливить.
А еще дело было в родителях. Это ведь привилегия – дарить кому-то подарки. Это значит демонстрировать свое могущество, проявлять свою волю. И для родителей было важно дарить подарки, которые выбирали они. Подарок – это такой «агент влияния»: попадая к ребенку, он несет на себе печать родительского внимания и их тайного воспитательного умысла.
И если ребенок радуется подарку, значит, как бы признает, что родитель Любящий, Добрый и Сильный.
Но…
Мама пыталась подстраховаться. В качестве подстраховки она привлекала народную мудрость «Дареному коню в зубы не смотрят». Последовательно исповедуя принцип «все объяснять ребенку», мама пыталась донести до меня смысл этой пословицы: раньше, покупая коня, человек первым делом раскрывал ему пасть и смотрел зубы. Хорошие зубы – значит, и конь хороший, здоровый. Гнилые зубы – значит, конь больной или старый. Но если тебе коня дарят (если конь достается тебе «просто так», бесплатно), то требовать, чтобы он был молодой и здоровый, нельзя: бери что дают. И радуйся тому, что дали.
Однако мама все-таки многое понимала – и про своих детей, и про «деньрождение». Мы с братом не хотели, чтобы нам подарили книжку (ах, как стыдно, но я совсем не хотела в подарок книжку) или что-нибудь из одежды. Я хотела игрушку. Уже училась в школе, а все хотела игрушку – и в четвертом классе, и в пятом. Какую-нибудь замечательную. Не то чтобы у нас было мало игрушек. Но все-таки не так много. Все игрушки были «сосчитаны», у всех были имена и «особое предназначение». И нужны были новые – катализаторы для фантазии… День рождения был таким праздником, когда (так считали мы с братом) нам полагались игрушки. И когда мама выбирала для нас подарки, прибегать к мудрости про дареного коня обычно не приходилось.
