– Может, узнать у того, кто подарил? Помните его?
Лера почувствовала, что стены психушки уже готовы сомкнуться у нее над головой. Откуда она знает, кто мог подарить парню футболку? Есть ли у него отец? Мать? Сестра? Дарят ли друзья футболки друг другу?
– Моя девушка, – выдохнула Лера, чувствуя, как все глубже вязнет в болоте лжи.
А еще она вдруг в отчаянии поняла, что все ее хитрости окажутся бесполезны, если придурок в ее теле очнется и примется вопить, что Никита Красавин – это он.
– Наверное, она уже вас потеряла, – мягко сказал Прозоров. – Как ее зовут?
– Лера. Ершова. – Ответ вырвался сам собой. – Она была со мной на остановке.
Медики переглянулись, и Лера заволновалась:
– Что с ней? Она жива?
На миг у нее все помутилось перед глазами при мысли, что ее тело мертво, а она навсегда застряла в этом, чужом, мужском.
– Не волнуйтесь вы так, Никита, – донесся откуда-то издалека голос медбрата. – Она здесь.
– Могу я ее видеть?
Лера резко села на кровати и свесила ноги, вздрогнув, когда вместо привычных ступней увидела широкие мужские лапы. Какой у этого придурка размер? Сорок пятый? Белые кроссовки стояли у кровати, кто-то заботливо снял их, прежде чем ее уложить. А вот носков не было. Босиком он, что ли, ходит?
– Давайте я помогу! – Медсестричка проворно присела рядом, схватила кроссовок.
– Не надо! Я сама…
Медсестра, вздрогнув, уронила кроссовок. Психиатр резко повернулся, впившись в Леру орлиным взглядом.
– Я сам… – в панике выпалила Лера. – А… а…
Все трое медиков испытующе смотрели на нее, а Лера не могла найти ни одного слова, которое бы начиналось на «а» и могло сойти за оправдание ее оговорке. За окном ярко сверкнула молния – словно неумолимый приговор.
– Апчхи! – в отчаянии чихнула Лера.
Но не рассчитала, что ее обычно деликатный женский чих окажется в мужском исполнении оглушительно громким.
Сквозь приоткрытую дверь палаты из коридора донесся звон железа.
– Батюшки! – запричитала старенькая нянечка, уронившая половник с кашей и ложки с тележки, на которой развозила ужин.
– Я помогу, баб Рай. – Медсестричка выбежала в коридор, загремела, собирая разлетевшиеся по полу вилки.
– Спасибо, Женечка! – Седая нянечка сунула острый нос в палату. – Чуть концы не отдала – так чихать! Это кто ж тут такой сопливый?
Ее замечание разрядило обстановку в палате. Медбрат хихикнул. Психиатр перестал сверлить Леру недоверчивым взглядом.
– Тебя, что ли, сынок, молнией шандарахнуло? – простодушно спросила старушка.
– Меня, бабушка. Вы уж извините. – Лера была готова расцеловать нянечку, так кстати переключившую внимание на себя. И чтобы окончательно развеять подозрения психиатра, добавила о себе в мужском роде: – Простыл, наверное, под дождем.
– Иииих, хлипкая нынче молодежь пошла! – Бабулька махнула рукой. – Вроде здоровый бугай, а чихаешь, как девка!
Лера вздрогнула и бросила быстрый взгляд на психиатра. Но тот о чем-то переговаривался с медбратом. Оставалось только надеяться – о выписке, а не о принудительной госпитализации в психушку.
– Там, кстати, вторая шандарахнутая только оклемалась, – пробубнила баба Рая.
– Лера Ершова? – Лера едва не подпрыгнула на кровати и стала проворно зашнуровывать кроссовки.
– Бледная какая-то, лепечет какую-то чепуху… – Бабулька пристально взглянула на Леру, и ей показалось, что эта старенькая уборщица видит ее насквозь – видит женскую душу в мужском теле. – Я ей каши побольше наложила, – буднично продолжила баба Рая, и Лера перевела дух. Показалось! – Хорошая нынче каша. Хотя слиплась и подгорела…
– Мне надо к ней! – Лера обогнула бабульку и, пока психиатр с медбратом отвлеклись, выскочила из палаты.
Медсестра Женечка только успела выпрямиться, держа в руках собранные ложки, когда Лера налетела на нее всем неповоротливым мужским телом. Кто бы мог подумать, что управлять чужим телом окажется не легче, чем рулить автомобилем! Как будто из юркого маневренного «Смарта» ее пересадили на массивный джип. Женечка со звоном выронила ложки.
– Извините! – воскликнула Лера.
– Вы куда?!
– Где моя девушка? Лера Ершова?
Медсестра указала направление:
– Пятая палата.
Лера со всех ног бросилась туда, молясь, чтобы успеть раньше психиатра. Ноги в чужих кроссовках разъезжались, у самой палаты она поскользнулась, попыталась удержать равновесие, но влетела плечом в дверь. Та распахнулась внутрь, и Лера, пролетев через всю палату, упала носом в ноги лежащей на постели девушки. Свои собственные ноги, в серых брюках, которые она была готова расцеловать!
– Ты, ты!.. – залепетала девушка ее собственным голосом. – Ты – это я!
– Заткнись! – Лера заткнула ей рот широкой лапой и порадовалась, что у нее сейчас мужская рука.
Пикапер, занявший ее тело, молча вытаращился. Как Пятачок в советском мультике, которому завязали рот салфеткой.
– Сюда идет психиатр. Если не хочешь в «дурку», запоминай: ты – Лера Ершова, тебе двадцать четыре года. Родилась третьего мая девяносто пятого. Прописана на улице Яблочкова, дом сорок, квартира тридцать один, – скороговоркой выпалила Лера. – Запомнил?
Тот ошарашенно кивнул, и она убрала руку.
– И еще, – быстро добавила Лера, оглянувшись на коридор, где уже стучали шаги. – Ты не замужем.
– Кто бы сомневался! – фыркнул он.
– Я твой парень.
– Что?! Да я с тобой никогда!..
Пикапер захлебнулся, когда Лера крепко стиснула его в объятиях. Хватка у нее теперь была мужская!
И в этот самый момент в палату вошел психиатр Прозоров в сопровождении высокого медбрата и медсестры Женечки.
– Лера! Слава богу, ты жива! – воскликнула Лера, изображая бурную радость и продолжая удерживать жертву в хватке.
– Ну-ну, молодой человек, – пожурил психиатр. – Отпустите девушку, вы ее так еще задушите.
Лера неохотно убрала руки и предупредила пикапера взглядом: гляди у меня!
Теперь судьба их обоих была в руках парня, и она надеялась, что у Никиты Красавина хватит мозгов, чтобы задурить голову опытному психиатру.
– Как вы себя чувствуете? – вкрадчиво спросил Прозоров, разглядывая пациентку.
– Я – Лера Ершова, мне двадцать четыре года, – тонким нервным голосом выкрикнула та.
Ну, идиот! Лера похолодела. Он же их сейчас под «дурку» подведет! Встряхнуть бы пикапера – но психиатр ловко оттеснил Леру, встав между ней и койкой.
– Родилась третьего мая девяносто шестого года!.. – продолжал блажить пикапер.
