132 Аналогичный случай – видения Гийома де Дигюйвиля
[79], описанные в Le Pèlerinage de l’âme. Дигюйвиль узрел Бога на сияющем круглом троне в небесах; около него восседала Царица Небесная на троне из бурого хрусталя. Для монаха цистерианского ордена, который, как известно, отличался особой строгостью, такое видение было в высшей степени еретическим. Следовательно, условие проекции выполнено.
133 Другое выразительное описание видения сизигии можно найти в биографии Анны Кингсфорд, написанной Эдвардом Мейтландом. В ней автор подробно излагает свое переживание Бога, которое, как и видение брата Николая, преимущественно состояло из света. Он пишет: «Это был… Бог как Господь. Сама дуальность Его свидетельствует, что Бог есть как Субстанция, так и Сила; как Любовь, так и Воля; как женское, так и мужское; как Мать, так и Отец»
[80].
134 Этих немногих примеров должно быть достаточно, чтобы охарактеризовать опыт проекции и те ее черты, которые не зависят от традиции. Едва ли мы можем обойтись без гипотезы, что некое эмоционально окрашенное содержание уже готово в бессознательном и в определенный момент достигает проекции. Это содержание – мотив сизигии; он выражает тот факт, что мужской элемент всегда спарен с женским. Чрезвычайная распространенность и эмоциональность этого мотива доказывает, что это фундаментальный психический фактор огромной значимости; при этом неважно, понимает или нет отдельный психотерапевт или психолог, где и каким способом он оказывает влияние на его сферу деятельности. Микробы, как мы знаем, играли свою опасную роль задолго до того, как были открыты.
135 Как я уже отмечал, предполагать в сизигиях родительскую пару совершенно естественно. Женская часть, мать, соответствует аниме. Однако, поскольку по причинам, описанным выше, осознание объекта препятствует его проекции, нам не остается ничего другого, как допустить, что родители так же суть самые незнакомые из всех людей и что бессознательное отражение родительской пары так же на нее непохоже, так же чуждо и несопоставимо, как человек в сравнении с богом. Можно себе представить – и об этом уже говорилось, – что бессознательное отражение есть не что иное, как образ отца или матери, приобретенный в раннем детстве, переоцененный и впоследствии вытесненный из-за ассоциированной с ним инцестуальной фантазии. Данная гипотеза предполагает, что этот образ однажды уже был сознательным, ибо в противном случае он не мог бы быть «вытесненным». Кроме того, гипотеза подразумевает, что акт морального вытеснения стал бессознательным, поскольку иначе он остался бы сохраненным в сознании, а вместе с ним и воспоминание о вытесняющей реакции, по которой можно было бы легко распознать природу вытесненного. Я не хочу подробно останавливаться на этих соображениях; подчеркну только, что, согласно общему мнению, имаго родителей формируются не в предпубертатный период или в какой-либо другой момент более или менее развитого сознания, а на начальных стадиях, в период между первым и четвертым годами жизни, когда сознание еще не обнаруживает подлинной континуальности и характеризуется островковой дискретностью. Связь с эго, необходимая для континуальности сознания, присутствует только отчасти, поэтому бóльшая часть психической жизни протекает на этой стадии в таком состоянии, которое может быть описано только как относительно бессознательное. Во всяком случае, если бы такое состояние наблюдалось у взрослых, мы бы охарактеризовали его как сомнамбулическое, сновидческое или сумеречное. Эти состояния, как нам достоверно известно из наблюдений за маленькими детьми, всегда сопровождаются апперцепцией реальной действительности, наполненной фантазиями. Фантазийные образы превалируют над сенсорными стимулами и придают им форму в соответствии с предсуществующим психическим образом.
136 По моему мнению, большой ошибкой является предположение, будто психика новорожденного ребенка есть tabula rasa в том смысле, что в ней вообще ничего нет. Поскольку ребенок появляется на свет с дифференцированным, наследственно предетерминированным, а потому индивидуализированным мозгом, то он воспринимает сенсорные стимулы, поступающие извне, специфическим образом, что, в свою очередь, приводит к специфическому, индивидуальному выбору и паттерну апперцепции. Есть доказательство тому, что эти наклонности суть унаследованные инстинкты и переформированные паттерны, причем последние – априорные и формальные условия апперцепции, основанные на инстинкте. Их наличие накладывает антропоморфный отпечаток на мир ребенка и сновидца. Это – архетипы, которые направляют всю фантазийную деятельность в уготованное ей русло и таким образом порождают в фантазийных образах детских сновидений, а также в бреде шизофрении удивительные мифологические параллели, которые также можно обнаружить (правда, в меньшей степени) в сновидениях нормальных людей и невротиков. Следовательно, речь здесь идет не о наследуемых идеях, а о наследуемых возможностях идей. Они являются не индивидуальными приобретениями, а преимущественно общими для всех, о чем свидетельствует универсальность архетипов, появляющихся всюду и во все времена
[81].
137 Архетипы не только возникают на этнологическом уровне как мифы, но и обнаруживаются в каждом индивиде. Они антропоморфизируют действительность там, где сознание более всего ограниченно и ослаблено, а фантазия может выйти за рамки внешнего мира. Несомненно, первые годы жизни ребенка удовлетворяют этому условию. По этой причине мне кажется более правдоподобным, что архетипическая форма божественной сизигии поначалу скрывает и ассимилирует образ настоящих родителей, пока более развитое сознание не сможет воспринять их реальные фигуры – нередко к разочарованию ребенка. Никто не знает лучше психотерапевта, что мифологизация родителей зачастую продолжается у взрослых; отказываются от нее с величайшим сопротивлением.
