Поскольку таковы как раз и были положение и намерения моего дяди, а проповедник говорил с большой пылкостью и убедительностью, он был живо этим тронут, и, думая, что все это было сказано для него, он так это и воспринял, и, поразмыслив со всей серьезностью о проповеди в то самое время, пока ее слушал, он после нее снова пошел к моей тетке и открыл ей, что был поражен этой проповедью, потому что она, казалось, была произнесена для него одного, и что он был ею тронут тем сильнее, что убедился, увидев проповедника на кафедре, что она его ни о чем не предупреждала. Тетушка моя, как могла, раздула этот только занявшийся огонь, и несколько дней спустя мой дядя совершенно порвал с миром; ради этого он уехал на какое-то время в деревню, чтобы изменить свой образ жизни и нарушить течение многочисленных визитов, которые он наносил сам и которые наносили ему; это ему удалось, и с тех пор он не видался больше ни с кем из тех своих друзей, с которыми его соединяли только мирские узы.
В уединении своем он привел к Богу господина герцога де Роаннеза, с которым его связывала очень тесная дружба, основанная на том, что господин де Роаннез, имея ум весьма возвышенный и способный к глубочайшему восприятию наук, восхищался умом господина Паскаля и был очень к нему привязан. Господин Паскаль, покинув свет и решившись заниматься только богоугодными делами, доказывал господину де Роаннезу, как важно для него поступить так же, и говорил ему об этом столь хорошо и убедительно, что господин де Роаннез воспринял то, что он говорил ему об этом предмете, так же глубоко, как и его ученые рассуждения, которые были прежде их главным удовольствием и предметом всех их бесед. Так Бог коснулся его души через посредство господина Паскаля, и он стал размышлять о ничтожестве мира, потратив какое-то время на поиски того, чего же Бог хочет от него; наконец он решился не думать больше о мире, удалиться от него сколь возможно скорее и отказаться от должности губернатора Пуату, в которую должен был вступить по указу короля.
Неделю спустя после того, как он принял это решение и сообщил о нем моему дяде, которого он даже поселил у себя на какое-то время, чтобы тот укреплял его решимость, случилось так, что господин граф д’Аркур, двоюродный дед господина де Роаннеза, приехал к нему сказать, что ему предлагают невесту; это была мадемуазель де Мем, ныне госпожа де Вивон; она была лучшей партией в королевстве благодаря своему состоянию, происхождению и красоте. Он был поражен таким предложением, потому что уже более четырех лет имел в виду, что когда достигнет брачного возраста, то попытается получить эту девицу в жены; однако же он не колеблясь отказался от нее, полагая, что обязан дать Богу свидетельство своей верности, не отступив от решения покинуть мир, которое Он ему внушил; и потому он сразу же ответил господину графу д’Аркуру, что весьма признателен тем особам, которые подумали о нем, но еще не готов жениться. Господин граф д’Аркур очень рассердился и сказал, что он сошел с ума, что он должен быть счастлив, если, искавши девицу знатную, красивую, разумную и самую богатую наследницу в королевстве, он ее получает; что вот теперь родные этой девицы сами его просят и ищут, а он еще раздумывает! Тогда господин де Роаннез ему объявил, что он вовсе не хочет вступать в брак. Господин граф рассердился еще больше и выбранил его; и наконец в его семействе стали винить в этом моего дядю, так что на него смотрели с ненавистью, и однажды даже служившая в доме привратницей женщина пробралась в его комнату, чтобы заколоть его, но по счастью его там не оказалось. С тех пор мой дядя жил в уединении и полном удалении от мира, в каковом он и окончил свои дни, так и не вернувшись в свет; напротив, он постепенно порвал со всеми своими друзьями и не виделся больше ни с кем из мирских знакомых.
В уединении своем он по воле Провидения стал писать против атеистов; вот как было собрано то, что дошло до публики. Господин Паскаль, работая, имел обыкновение держать в голове все, что он хотел написать, почти не делая набросков на бумаге; ему помогала в том удивительная способность никогда ничего не забывать, и он сам говорил, что ни разу не забыл того, что хотел запомнить. Так он хранил в памяти замыслы всего, что собирался писать, пока не доводил это до совершенства, а тогда уже записывал. Такое было у него обыкновение; но для этого требовались большие усилия воображения, а когда за пять лет до смерти он стал страдать тяжкими недугами, то не имел больше сил, чтобы держать в памяти все, что думал о каждом предмете. Тогда для облегчения дела он стал записывать то, что приходило ему в голову, по мере того как эти мысли ему являлись, чтобы затем воспользоваться ими для работы, как он поступал некогда с тем, что запечатлевалось в его памяти; и вот эти отрывки, записанные по кусочкам, нашли после его смерти и довели до публики, которая встретила их с большим одобрением.
Когда он работал над своим сочинением против атеистов, с ним приключилась сильнейшая зубная боль. Однажды вечером господин герцог де Роаннез, уходя, оставил его в страшных мучениях; он лег в постель, боль все усиливалась, и он надумал заняться для облегчения чем-нибудь таким увлекательным, что притянуло бы все соки к мозгу и отвлекло бы его мысли от боли. Тут он вспомнил про задачу о циклоиде, поставленную отцом Мерсенном, которую никто не мог разрешить и которой он сам никогда не занимался. Он размышлял об этом столь успешно, что нашел решение и все доказательства. Он так погрузился в это занятие, что зубная боль утихла, и когда, решив задачу, он перестал о ней думать, то обнаружил, что исцелился от своей болезни.
Господин де Роаннез, зайдя к нему утром и увидев, что он здоров, спросил, что же его вылечило. Он ответил, что это циклоида, которую он искал и нашел. Господин де Роаннез, удивленный и таким действием, и самим предметом, ибо он знал его сложность, спросил, что он собирается с этим делать. Мой дядя ответил, что это послужило ему лекарством, а больше ему ничего и не нужно. Господин де Роаннез возразил, что тому есть много лучшее употребление, что ввиду его замысла сражаться с атеистами надо им показать, что он разбирается лучше их всех в том, что касается геометрии и подлежит доказательствам, и что он потому и покоряется вере, что знает, где кончаются доказательства; и потому он посоветовал назначить 60 пистолей и бросить вызов всем известным ему сведущим математикам, предложив эту награду тому, кто найдет решение задачи. Господин Паскаль с ним согласился и передал 60 пистолей господину де Каркави, названному одним из тех судей, кто будет оценивать работы, присланные со всей Европы, и определил срок в полтора года. За это время работы пришли отовсюду; они все были рассмотрены, и поскольку за полтора года никто решения не нашел, господин Паскаль забрал эти 60 пистолей и употребил их на то, чтобы напечатать свой труд и награвировать доски для фигур; все это очень его утомило, потому что над этим трудом он работал так же, как над другими. Он держал его в голове и записывал лишь тогда, когда надо было нести к печатнику, иногда по две работы сразу, так что иной раз ему приходилось делать две работы одновременно и потому мешать в уме идеи для обеих.
Когда его труд был напечатан, он взял только сто двадцать экземпляров и послал тем сведущим математикам, которым он бросил вызов, единственно чтобы исполнить свой замысел. Он послал его также своим личным друзьям. Ни одного экземпляра он не дал в продажу, вовсе не имея намерения стяжать себе славу этим сочинением; у него осталось два или три десятка, которые мы нашли после его смерти и которые мой отец отдал одному своему приятелю-книгопродавцу, чтобы тот делал с ними в своей лавке что пожелает.
