– Американка…
Снова ругательство.
– Можно… свет.
– Здесь нет света. Сиди… пока я не решу, что делать… с тобой.
Алиссон замерла от ужаса. Современная эмансипированная женщина -она видела и пережила столько насилия за последние два дня, что при обещании нового насилия она только сжималась в комок.
– Дик… – она вспомнила – Дик…
Дик погиб.
– Заткнись, сказал! Молчать!
* * *
Она не видела человека, который ее спас. Было слишком темно, а глаза болели и не могли адаптироваться к темноте. Она чувствовала дым, запах гари, сочащийся в комнату, и видела вспышки выстрелов в окнах…
– Я тебя не убью… – вдруг сказал ее спаситель, черный силуэт на темном фоне – нет, не убью…
– Премного… благодарна.
– Не благодари. Ты женщина.
– И что?
– Если я убью женщину, то буду таким, как эти.
Алиссон вдруг почувствовала радость от того, что она женщина. В США женщины старались быть похожими на мужчин, потому что мужчины, к сожалению все больше и больше походили на женщин. Это считалось нормальным, а обратное – считалось проявлением нетолерантности и сексизма, за это можно было получить повестку в суд. Но сейчас – Алиссон понимала, что она жива только потому, что кто-то проявил себя как мужчина и вытащил ее с улицы.
Приходили воспоминания. Скверные, с большой кровью, со страхом. Боевики… автомат… выстрелы… машина… автоматный приклад… вспышка.
Господи…
– Когда-то давно… – сказал ее спаситель – я думал о том, как убить побольше американцев. Я считал их врагами, потому что они напали на мою землю. Но теперь я вижу, что вы не враги. Вы просто дураки. Идиоты глобального масштаба.
Алиссон слушала, все больше и больше проникаясь этими бесхитростными и страшными словами.
– За эти два дня я убил сто семьдесят семь врагов. И что-то около полутора сотен убил мой напарник. Все они были врагами. Все то, что говорится… правда, справедливость… угнетение, равные возможности… толерантность… терпимость к инакомыслию, милосердие… все это плевка не стоит, леди. Есть мы, и есть они. Вот и все. Чем меньше будет их, тем больше останется в живых наших детей. Я знаю это.
Алиссон поежилась. Она не помнила, как она оказалась здесь, последнее, что она помнила, это фургон и то, как она получила прикладом по голове. Но так получилось, что ее, похоже, вытащили снайперы… и один из снайперов был в одной комнате с ней…
Она вспомнила дело «Вашингтонского снайпера» – от этого ее продрал мороз.
– Ты не против, если я… буду записывать?
Снайпер пожал плечами.
– Пожалуйста…
В нем было что-то славянское. Русский?
Она попыталась начать съемку – но ничего не получилось, было слишком темно. Попыталась найти свой мобильник, там был диктофон – но не было и его.
– Господи… давай, просто поговорим.
– Давай.
Человек, который ее спас был подозрительно спокоен. Она не знала, как можно быть спокойным в такой ситуации – но это было так.
– Как тебя зовут?
– Горан. Мое имя Горан…
Серб!
– Ты серб?
– Да. Боснийский серб.
На улице послышался какой-то шум, снайпер насторожился, поднял винтовку. Ее глаза уже привыкли в темноте, винтовка на фоне окна была видна, точнее – был виден ее силуэт. Винтовка была короткой, уродливой, с наростом глушителя и коротким, изогнутым рогом магазина
[54]. Это было приспособление для того, чтобы убивать людей и больше ничего.
– Ты здесь… ты наемник?
– Нет. Я солдат.
– Солдат египетской армии?
– Нет.
– Но какой же!?
– Ты не поймешь.
Алиссон, как и все американки – умела быстро перестраиваться.
– Хорошо, поговорим о чем-то другом. Ты здесь по доброй воле?
– Да. Я доброволец.
– Как ты попал сюда?
– Через Судан.
Отвлекшись, снайпер вдруг выстрелил. Дважды. Винтовка издала короткий, звенящий лязг, хлопок выстрела был ненамного громче. Алиссон вскрикнула.
– Все. Думаю, какое-то время они сюда не сунутся. Сто семьдесят девять…
– Но они… люди.
– Нет, леди, они не люди. Это животные. Чтобы быть людьми – недостаточно просто иметь две руки, две ноги и голову.
Снайпер помолчал.
– Мое родное село в Боснии несколько раз переходило из рук в руки. Мусульмане убили многих… мой отец остался в живых и успел спасти нас… а вот моего дядю посадили на кол в центре села, на площади. Это сделали мусульмане, они сделали так потому, чтобы хотели, чтобы сербы ушли и больше никогда не возвращались. Они говорили нам этим – вот что ждет вас – если вы посмеете вернуться. Но мы вернулись. И если бы не ваша авиация и ваша гражданская позиция…
Алиссон молча слушала.
– Когда у нас открылись вербовочные пункты, и стали вербовать… я пришел одним из первых. И мой брат – тоже. Мы хотели завербоваться к американцам, чтобы потом отомстить, как можно страшнее отомстить вам за то, что вы сделали с нашей страной…
Снайпер снова отвлекся. Посмотрел на то, что творилось на улице – но на этот раз не выстрелил.
– Но потом, уже в Ираке я кое-что понял. Господь… уже вершил суд над вами за то, что вы сделали… по глупости, по высокомерию, по незнанию. Это происходило на наших глазах, стоило ли вмешиваться в суд Господа. Мы встретились с братом в седьмом… и все решили.
– Твой брат жив?
– Не знаю… был жив несколько дней назад. Потом… нам уже не разрешали звонить. Мы уже были здесь.
– Ты… работаешь на нас? На правительство Соединенных штатов?
– Нет, леди. На кое-кого, кто решает вопросы в его пользу, понятно?
Господи… Она слышала о том, что ЦРУ и Пентагон содержат собственные частные военные компании, ссылают туда тех, кому нельзя оставаться на службе и используют их тогда, когда нельзя действовать официально. Но она и представить себе не могла, что в таких компаниях служат боснийские сербы. И что американское правительство или кто-то связанный с американским правительством может послать таких людей на улицы Каира, чтобы они убили как можно больше египтян.
Это невозможно было представить. Но это было так.
И это – невозможно было доказать. Совершенно.
– Что ты будешь делать дальше?
