Я хватаю ее за плечо, и она одним махом скидывает одеяло:
– Убирайся отсюда!
– Просто расскажи мне, что там.
– Потом, отстань от меня! – бросает Дикси и снова закутывается в одеяло.
Заглянув в свой кошелек, я пересчитываю смятые купюры и обнаруживаю, что мама дала мне целых семь долларов. Что-то мне подсказывает, что она и сама не заметила, что сунула так много денег. В кошельке еще оставались пара четвертаков со вчера и четыре четвертака, которые дал Лука, – астрономическая сумма в контексте моей жизни. Я не помню, когда еще у меня было так много денег с тех пор, как потеряла работу, пусть даже и четыре четвертака от Луки предназначались Денни.
Я покидаю квартиру, старательно избегая встречи с мамой. Понятия не имею, в каком состоянии она после вчерашней гулянки, и, честно говоря, знать не хочу.
«Ты не узнаешь, если не будешь смотреть».
Я повторяю это себе снова и снова. Если не увижу, не буду знать. Если не буду знать, не буду переживать. Мне хватает беспокойств и без мамы.
На пути в школу я не выдерживаю и останавливаюсь рядом с магазином пончиков. Этот заманчивый запах провожает меня каждое утро, но сегодня я наконец-то поддаюсь и встаю в очередь.
– Один яблочный и один классический глазированный, пожалуйста. И молоко.
Спохватившись, прошу еще один пончик, шоколадно-кокосовый, тихо радуясь, что продавец еще не успел пробить мой заказ.
Расположившись за одним из свободных столиков прямо на улице, я с наслаждением поглощаю ароматные колечки один за другим. Всего на секунду мне невыносимо хочется притвориться одной из тех, кто может позволить себе перехватить пару пончиков каждое утро. Просто потому, что в кармане всегда есть деньги.
В школе я ищу Дикси все утро, везде, где только можно, но ее нигде нет. Перед третьим уроком я наконец-то замечаю ее подругу. Лия стоит у класса биологии, склонившись над телефоном в руках. На голове, как и обычно, черная вязаная шапка, на ногах – зеленые ковбойские сапоги.
– Эй, Лия!
Кажется, мой голос звучит громче, чем я планировала: несколько учеников поворачиваются на мой вопль с крайним недоумением на лице. Лия оборачивается и равнодушно скользит взглядом по моему лицу, словно не узнав.
– Я Джем, сестра Дикси.
– Ага, знаю. – Из ее рта вырывается сдавленный смешок.
«Тогда какого черта ты со мной не здороваешься?» – проносится в моей голове.
– Ты не видела Дикси?
В ответ Лия лишь протягивает мне свой телефон. На экране – всего одна строчка:
«Скажи мистеру В., что я опоздаю на пять минут».
Мой класс двумя этажами выше, и я знаю, что, если задержусь, точно получу выговор за опоздание.
– Пожалуйста, попроси ее встретиться со мной на обеде.
– Господи, Джем, когда у тебя уже появится свой телефон? Это смешно! – Лия отвечает с таким выражением, будто я попросила ее сдвинуть ради меня Эверест.
Впрочем, сдерживать раздражение становится для меня настолько же непосильной задачей.
– Я куплю телефон, когда найду работу, разве не очевидно?
На прошлой работе мне давали предоплаченный телефон на тот случай, если начальнику нужно будет сообщить об изменениях в графике. Как-то раз мама, чей баланс вечно был на нуле, одолжила его на пару дней. С тех пор мне постоянно названивал какой-то Поль и тратил мои драгоценные минуты на глупые вопросы о маме. В какой-то момент меня это настолько достало, что я просто выбросила проклятый телефон, разрывающийся от его звонков.
– Так ты скажешь Дикси об обеде? – напоминаю я Лии.
– Так и быть.
На обществознании я, как и всегда, устраиваюсь на задней парте в самом конце класса. Пока мистер Коутс рассказывает классу об особенностях исполнительной власти, я успеваю нарисовать в тетрадном листе сто крохотных точек – десять рядов по вертикали, десять по горизонтали. Всматриваясь в испещренный точками лист, я хочу только одного – стать такой же крохотной, почти незаметной, и спрятаться где-то там среди них.
Значит, папа и правда написал Дикси, а не мне. Так вот оно как. И хоть я и прекрасно знаю, что все его письма – ложь и ничего больше, меня продолжает пожирать обида. А от того, что мне все еще не все равно, становится еще хуже. Мой отец явно не заслуживает моих переживаний. Кто вообще станет переживать о человеке, которому всегда было наплевать на тебя?
Когда подходит время обеда, я нетерпеливо спешу в столовую, но Дикси там нет. Бурчание живота тонко намекает на то, что от утренних пончиков не осталось и следа, и я покорно встаю в конец очереди. Взяв сэндвич с рыбой и картофельные шарики, протягиваю Луке смятые купюры:
– Маме дали зарплату.
Он аккуратно разглаживает мятые доллары и прячет их в недра кассы:
– Ей все равно нужно заполнить бланки. Если на бумаге так сложно, пусть сделает это на сайте. В чем проблема?
– У нас нет интернета, Лука.
Пока он пробивает заказ, я смотрю на приклеенную к краю его монитора фотографию, с которой мне улыбаются маленькие мальчик и девочка. У них обоих такие же черные кудрявые волосы, как у него.
– Как их зовут? – спрашиваю я, указав на карточку.
– Джордж и Люсия.
– Люсия… Как из фильма «После Люсии».
– Ага. Я готовлю им ланч каждый день. Домашняя еда куда лучше этой.
Лука смотрит на мой сэндвич с явным пренебрежением. Я с трудом удерживаюсь от едкого комментария. Кажется, парень и не подозревает, что не каждый может взять еду с собой просто потому, что дома нечего есть. Но вслух я произношу совсем другое:
– Моей маме некогда готовить.
В моем кармане всегда припрятана сладкая ложь во спасение на любой случай. Уж лучше пусть Лука будет думать, что мама – занятая бизнес-леди, чем что она одна из тех беспечных родителей, которых не особо заботят их дети в общем и их ежедневный рацион в частности.
– Зато сегодня утром она наконец-то дала мне немного налички на завтрак.
– Правда? И что ты купила?
– Можно пройти?
Джордан Фулер прерывает наш разговор и как ни в чем не бывало протискивается мимо меня с подносом в руках. Лука быстро рассчитывает его.
– Я купила пончиков, – отвечаю я, как только Фулер уходит.
Лука лишь качает головой, бросив взгляд на фотографии Джорджа и Люсии.
– Я худая! Я могу есть все, что захочу, – зачем-то оправдываюсь я.
– Кому какое дело до твоей фигуры, Джем? Тебе нужно здоровье.
Даже самые приятные вещи Лука умудрялся говорить в своей странной, грубоватой манере. Я думаю обо всем и сразу – о Луке, о фотографии его детей, о том, что он переживает о том, что я ем, больше, чем моя мама, и вдруг вижу всю картину с такой ясностью, что щиплет глаза. Именно этого мне всегда не хватало. Именно этого у меня никогда не было. На меня накатывает злость. Я злюсь на Луку – за то, что он готовит эти чертовы обеды своим детям, как примерный папаша. Я злюсь на его детей – за то, что они получают эту заботу так легко и просто, как что-то само собой разумеющееся.
