Я не хотела возвращаться домой и чувствовала себя виноватой из-за этого. Тогда я и представить не могла, что Роксана может исчезнуть из нашей жизни – совсем как дядя Иван. Когда отец ушел окончательно, мама снова начала пить. Позже она поняла, что алкоголя ей недостаточно. Она все реже ходила на встречи с психологом, все реже звала к себе Роксану. Они по-прежнему созванивались каждый день, но каждый их разговор неизбежно перерастал в ссору. Затаившись, я подслушивала их разговоры, пытаясь понять, что же происходит. До меня долетали смутные, бессвязные обрывки фраз.
«Мне это не нужно, я в порядке».
«Только вино и трава! Никаких тяжелых наркотиков, клянусь тебе».
«Не осуждай меня, Рокс… А как мне еще это называть?»
«Я не могу справиться с этим. Никогда не могла, ты же знаешь».
Со временем мама и вовсе перестала упоминать Роксану. Думаю, эта ссора далась ей нелегко. После она не раз заводила друзей, но никого не любила так, как Роксану. Она любила ее так же сильно, как нас с Дикси, и эта огромная, нерушимая любовь рассыпалась пеплом прямо на наших глазах, сожженная маминым эгоизмом, маминой зависимостью – всем, что не давало маме измениться, стать другим человеком.
В тот период все ее настоящие друзья исчезли, один за другим, и мама заменила их одноразовыми подделками. В основном они просто приходили и слушали, как мама жалуется на отца, других мужчин или на работу и отрывались вместе с ней на вечеринках.
Мне так хотелось, чтобы мама была похожа на Роксану. Или чтобы Роксана была нашей мамой. Она была единственным живым подтверждением того, что люди действительно могут меняться. Она до последнего пыталась помочь, но все рухнуло. Мама была единственной ниточкой, которая связывала нас с ней, и эта нить оборвалась, навсегда отрезав нас от нее. Мама не оставила нам никакого выбора.
Это случается со всеми. Что-то маленькое, что-то незначительное – всего одна деталь, из-за которой рушится все. Иногда эта деталь – человек. Всего один человек, отказавшийся от помощи и лишивший ее других. Человек, не справившийся со своими демонами.
Конечно, одной трещине не под силу разрушить замок. Но как только она разрастается, как только их становится много…
Отрезанная от мира мать.
Пропавший с горизонта дядя.
Бросивший семью пару поколений назад отец.
Дружба, разрушенная недоверием, страхом или зависимостью.
Эта боль проникает в самое нутро и идет дальше, от отца к сыну, от матери к дочери. Она течет в нашей крови.
Однажды она сталкивает двух детей, никогда не знавших родительской любви и так и не ставших взрослыми, и у них появляются свои дети, не знающие родительской любви.
Одно накладывается на другое. Трещина бежит дальше.
16
Стрелка часов останавливается на 3:17 утра, когда я просыпаюсь. Желудок скручивает такой болью, что мне становится понятно: его возможности я точно переоценила. Согнувшись, я бегу в ванную. После уснуть мне уже не удается. Диксит свернулась клубком на своей кровати.
– Эй, Дикс, – шепчу я.
Она крепко спит.
Взяв рюкзак, я на цыпочках пробираюсь обратно в ванную.
– Только семь тысяч, не больше, – говорю я себе, согнувшись над купюрами.
В моих руках мелькают сотни, пятидесятки и двадцатки. В конце концов, это не так уж и много. Всего лишь маленькая подушка безопасности. Завернув банкноты в полотенце, я умываю лицо и наполняю стакан. Прихватив его с собой, я возвращаюсь в спальню и прячу завернутые в полотенце деньги под подушку. Рюкзак отправляется на свое место.
Как оказалось, в лежачем положении живот болит еще сильнее. Моя последняя надежда – кресло у окна. Устроившись поудобнее и обхватив живот руками, я замираю. Где-то далеко, за стеклом, мерцают огни еще не проснувшегося побережья, отражаясь в волнах пляшущими отблесками. Забыв о времени, я сижу до тех пор, пока на горизонте не появляются первые лучи рассвета. Черное небо озаряется сначала синим, затем фиолетовым, но красота расцветающего на глазах дня совсем меня не радует. Будь моя воля, я бы остановила стрелки часов, не дав солнцу подняться над водой ни на сантиметр. Вместе с солнцем начнется новый день, который вернет нас в реальность. В реальность, которая сотрет фильмы, еду в номер и мыльную пену, не оставив ничего, кроме полного непонимания, что же я должна делать дальше.
Из-за спины доносится странный звук – то ли зевок, то ли стон. Дикси просыпается, сладко потягиваясь.
– Ты что, уже проснулась? – бормочет она, подняв на меня сонные глаза.
– Живот болит. Я даже лежать не могу.
Обняв подушку, сестра наваливается на нее всем телом.
– Как же хорошо, – стонет она, уткнувшись в подушку лицом. – Как было бы здорово жить у воды.
– Так мы и так живем!
– Я не об этом. Я бы хотела жить там, где океан видно из окна.
Наверное, если бы я жила на побережье, я бы никогда не чувствовала себя запертой в бетонной клетке. Уходящая за горизонт водная гладь и такое же бесконечное небо над ней – отличное напоминание о том, что мир больше, чем кажется, а ты – свободнее, чем думаешь.
Рассветное небо светлеет с каждой минутой. Где-то внизу к набережной скользит еще один паром.
– Кто знает, может быть, мы однажды переедем, – задумчиво произносит Дикси, – может, однажды ты, я и мама сможем перебраться в местечко поприятнее. – Притянув к себе все подушки и одеяло, она прикрывает глаза и продолжает: – Ей просто нужно найти другую работу. Может быть, в каком-нибудь офисе. Где-нибудь, где будет нормальный график и хорошая зарплата.
Я вглядываюсь в лицо сестры, словно впервые ее вижу. В ее юном, почти детском лице еще сохранилась та невинность, с которой дети верят, что все обязательно наладится, что бы ни случилось. И я осознаю, что ни фальшивые права, в которых указано, что ей девятнадцать, ни то, что она лучше меня знает, как снять комнату в отеле, ни бесконечные тусовки в клубах и общение с парнями – ничто из этого не делает ее взрослее. Ей предстоит узнать неизмеримо больше. Вот что значит невинность – эта наивная вера в то, что наша мама и вправду может устроиться на нормальную, хорошо оплачиваемую работу.
Меня так и подмывает напомнить ей, почему мы оказались здесь. Напомнить, чем занималась мама, когда мы видели ее в последний раз. Что, если это и есть моя миссия – открыть ей глаза? Но я молчу. В конце концов, быть невинным не так уж и плохо. А может, даже лучше, чем быть такой, как я.
– Хочешь заказать кофе? – спрашиваю я.
Приподнявшись в кровати, сестра тянется за телефонной трубкой, потащив за собой одеяло. Мы заказываем кофе, горячий шоколад и завтрак. На мое предложение проверить телефон Дикси только качает головой:
– Они – последние, кого я хочу слышать сейчас. Ничего не хочу знать.
