Но практичная часть меня возражает. Сейчас вовсе не подходящий момент. Я не смогу начать свою жизнь с чистого листа, если Дикси уедет и расскажет о моем плане родителям. Но я бегу за Дикси не только из-за этого.
– Дикси!
Она замедляет шаг.
Как жаль, что только я вижу, что же не так с нашей семьей. Дикси видит, но мельком, урывками. Она собирает детали пазла, не видя всей картины. Но я-то вижу. И может, это последнее, что я смогу дать ей. Может, это последний шанс подарить ей немного заботы – сыграть с ней в побег еще разок.
– Всего одна ночь, – произношу я, догнав ее.
Она наконец-то оборачивается. Мы обе задыхаемся от слишком быстрого подъема на холм. Я вдруг понимаю, что улыбаюсь.
– Давай проведем эту ночь так, как мы всегда хотели, – продолжаю я. – Найдем классную гостиницу, закажем еду в номер. Ты права, это дурацкая идея с побегом. Я явно переборщила, но давай подарим себе хотя бы одну ночь. А завтра вернемся домой и положим деньги туда, где взяли. Мы же заслуживаем этого, разве нет?
Я прекрасно понимаю, что манипулирую ею. И в этом я ничуть не лучше отца.
– Но что скажет отец? Он рано или поздно вернется и все узнает, – бурчит Дикси, скрестив руки на груди, – и жутко разозлится.
– Мы просто притворимся, что ничего не знаем, и все. Ну давай же, Дикс.
Я продолжаю убеждать себя в том, что делаю это только ради нее, но внутренний голос мне не обмануть.
«Выбери меня, Дикси, – шепчет он в моей голове, – выбери меня, а не отца. Покажи, что я нужна тебе. Давай убежим в лес. Давай убежим в космос».
– Он должен нам, – продолжаю я, понимая, что у меня почти получилось. – Они оба должны нам. За все эти годы.
Обернувшись, Дикси сверлит глазами автобусную остановку. И тихо отвечает:
– Я просто хочу, чтобы все стало как раньше.
– Раньше когда?
– Ну, помнишь, когда отец собирался купить клуб и мы все танцевали, все четверо, и… – Ее голос срывается, но она продолжает: – Не знаю. Так, как было в те дни.
Я знаю, что она имеет в виду. Знаю, откуда это появилось в ее голове. Проблема была не в том, что нам лгали родители. Мы врали себе сами, ничуть не меньше, чем они. Сбегая от боли, дети всегда прячутся в сказках.
Вытянув руку, я касаюсь запястья Дикси и крепко смыкаю пальцы вокруг него. Я жду, что она отдернет руку, но этого почему-то не происходит. Я знаю, что мне придется ей сказать.
– Дикси, – тихо говорю я. – Раньше никогда так не было.
Когда я сказала Дикси «никогда», я действительно имела в виду никогда. Вторая часть истории нашей семьи, которую я написала мистеру Бергстрому, была о наших бабушках. Прежде чем прочитать ему написанное, я предупредила, что это – конец нашей истории. Все, что я знаю о них, я слышала от мамы, папы и дяди урывками. Иногда они рассказывали о родственниках мне, иногда я просто подслушивала их разговоры.
– Кажется, тебе явно есть что рассказать, – только и ответил психолог, кивнув на целую стопку листков в моих руках.
– Я даже не знаю, правда ли это, – ответила я. – Это все, что я о них слышала.
Мама моей матери, бабушка Элис, растила двух детей в одиночку.
Она работала в банке. Жили они в маленьком доме в пригороде Портланда. По вечерам моя мама и ее брат Иван обычно ужинали замороженной готовой едой, которую покупала им бабушка Элис, а потом получали от нее список домашних дел, которыми им предстояло заняться, пока она отдыхала после рабочего дня. Когда бабушка возвращалась с работы, она брала выпивку, задирала ноги на диван и устраивалась перед телевизором. Она пропускала стакан за стаканом, пока не проваливалась в сон. А по пятницам и субботам она ходила на свидания. Иногда по воскресеньям она водила маму и Ивана в греческую ортодоксальную церковь, но чаще просто предоставляла их самим себе, разрешая творить что угодно до тех пор, пока они не начинали мешать ей спать. А вечером она звонила своей матери и давала детям поговорить с ней. Обычно эти разговоры заканчивались ее громкими криками на греческом и слезами. После этого она уходила в свою комнату и не появлялась до утра. Так проходили дни и недели, одна за другой, не отличимые друг от друга.
Я не думаю, что все это делало ее плохой матерью или человеком. В смысле еда из микроволновки, свидания по выходным и все такое… Она заботилась о своих детях намного больше, чем мои родители когда-либо заботились о нас с Дикси. Она никогда не срывалась на них. Но все же она их бросала. Она бросала их на произвол судьбы каждый раз, когда уходила в свою комнату и напивалась. Каждый раз, когда молча проглатывала свою боль и не давала им узнать, как можно помочь другому, когда ему плохо. Каждый раз, когда она ругалась со своей матерью на греческом и отказывалась объяснить детям, почему она плачет после этих разговоров. Из-за нее мама и дядя чувствовали себя брошенными.
Я знаю это чувство.
Когда мама привела в дом моего отца, бабушка Элис возненавидела его с первого же взгляда. Потертая одежда, длинные патлы, помятый вид… Бабушка оглядела парня с головы до ног и сразу сказала, что он бросит маму так же, как ее бросил дедушка. Но мама ее не послушала. И вышла за папу замуж. Впрочем, лучше относиться к нему после этого бабушка не стала. Три года спустя у нее обнаружили рак желудка. Она умерла через четыре месяца.
Вот и все, что я знаю о маме моей матери.
Мать моего отца, бабушка Джейкобс, никогда толком не работала. Она полностью зависела от своих мужчин, которые то уходили, то приходили, оставляя ей немного денег. Один из них – отец моего отца, мой дедушка. Папа всегда светился гордостью, когда рассказывал о том, что бабушка буквально выгрызала деньги на существование. Лишь иногда его слова звучали так, будто он ее всем сердцем ненавидит.
Еще я слышала о том, что, в отличие от бабушки Элис, бабушка Джейкобс много готовила. Каждое утро она лично готовила завтрак для папы. Он был ее единственным ребенком. Она собирала ему обеды в школу и готовила ужин.
И если бабушка Элис не рассказывала детям о себе абсолютно ничего, бабушка Джейкобс поступала ровно наоборот. Если честно, я и сама не знаю, что хуже. Когда очередной мужчина бросал ее, вся забота о ней ложилась на плечи моего отца.
– У меня никого нет кроме тебя, Расти, – говорила она обычно.
Она составляла длинные списки профессий, которые могли бы гарантировать сыну солидный заработок. Конечно же, для того, чтобы он мог ее обеспечивать. Пилот. Дантист. Инвестиционный банкир.
– А как же рок-звезды? – спрашивал отец. – Не забудь упомянуть и их.
Он говорил, что бабушка всегда отвечала, что ему никогда не хватит на это ни таланта, ни удачи. Она старела, и мужчин становилось все меньше, и почти все они оказывались женатыми. Ей было одиноко, и отцу приходилось оставаться дома и сидеть с ней, даже если ему хотелось погулять с друзьями. Вот что значило для отца быть единственным мужчиной в доме. Единственный мужчина в доме – это значит, что ты пропустишь свой выпускной только потому, что твою мать отшил очередной ухажер и ты нужен ей дома. Это значит, что именно ты должен думать о деньгах и доставать их откуда угодно просто потому, что счета не умеют ждать.
