Дикси отдергивает руки. Ее телефон лежит совсем рядом, на полу. Я с трудом подавляю импульс схватить его раньше нее, но это явно не принесет ничего хорошего.
– Или, – продолжаю я, – ты хочешь дождаться, пока проснется мама, и все ей рассказать? Она сказала, что сожжет все деньги отца, помнишь?
– Она бы не стала.
– Ты просто не видела, как она вышвыривала пакеты с едой прямо в мусоропровод, Дикси. Впрочем, делай как знаешь. Уверена, мама, заставляющая собственную дочь покупать ей наркотики, плохого не посоветует.
Дикси мгновенно мрачнеет:
– Почему ты так говоришь?
Я поднимаюсь с пола и встаю:
– Потому что после всего, что мы пережили, ты все еще делаешь вид, что наши родители – самые обычные, из тех, что заботятся о своих детях и помогают им решать их проблемы. Они далеко не такие. Достаточно взглянуть на все, что случилось за сегодняшний день. Про нашу жизнь я уже и не говорю. – Указав пальцем на кучу денег, я продолжаю: – Подумай об этом, Дикси. Какой отец в своем уме решит спрятать заработанные на наркотиках деньги в комнате своих детей?
– Ты думаешь, что он торгует наркотиками?
– Да какая разница, чем он торгует. Ты серьезно можешь представить, что он заработал это? В смысле, на обычной, нормальной работе? В нашей семье так не бывает.
Сестра с отстраненным выражением лица поправляет съехавшую набок пачку банкнот:
– Уверена, у него есть объяснение.
– О да, объяснение у него точно есть.
Я опускаюсь на кровать, почти задыхаясь от волнения, и смотрю на Дикси. Она смотрит куда-то мимо меня остекленевшим, отсутствующим взглядом. Проходит несколько секунд, прежде чем она наконец-то наклоняется и начинает медленно складывать купюры в рюкзак:
– Ладно, я ничего не расскажу. Но что мы теперь будем делать?
Я выдыхаю с тайным облегчением. Сработало.
– Дай подумать.
Присев на подоконник, я устремляю взгляд в открытое окно. Тяжелый утренний туман укутал стекло блестящим покрывалом капель. Где-то далеко, во влажном, плотном сумраке, проносятся машины, раздаются чьи-то голоса, глухо, словно за стеклом. Что ж, у меня получилось. Я отговорила Дикси рассказывать все родителям, и теперь она готова следовать за мной, как в детстве. Всё снова на своих местах. Единственное, что меня беспокоит, – время. Как быстро отец вернется за деньгами? Сколько времени у нас есть на разработку идеального плана? И как разработать этот самый план, если я абсолютно измотана и мой мозг не способен думать ни о чем, кроме сна?
– Здесь просто дохрена денег, Джем.
– Знаю.
Я молча смотрю на рюкзак. Интересно, что бы я сделала, если бы нашла его в одиночку?
– Давай пока вернем все под кровать, как было. Только ничего не говори отцу.
Дикси сидит, прижав колени к груди:
– Джем, может, он хотел отдать эти деньги нам? Может, он и правда их заработал и хотел о нас позаботиться? Он же купил нам еды на деньги из этого рюкзака, верно?
Я поднимаю глаза на сестру и снова вижу маленькую девочку из своего прошлого. Я вижу ее лицо, слышу ее голос. Голос маленького ребенка, так отчаянно надеющегося получить то, что принадлежит ему по праву с самого начала.
– Все может быть, – отвечаю я, моментально превращаясь в заботливую старшую сестру, которой нужно срочно успокоить младшую. – Но ничего ему не говори, хорошо?
Я засовываю рюкзак обратно под кровать.
– Я не скажу. Обещаю.
Поднявшись с колен, Дикси возвращается в кровать и забирается под одеяло.
Выключив свет, я ложусь поверх одеяла и молча смотрю на потолок прямо перед собой. До подъема остается около двух часов. Я чувствую страшную усталость, но понимаю, что спать нельзя. Мне нужно убедиться в том, что Дикси не позвонит и не напишет эсэмэску отцу, тем более не пойдет рассказывать все маме. Несмотря на то что сестра дала мне обещание и на то, какой взрослой, умной и зрелой она себя считает, когда дело доходит до родителей, она превращается в ту самую маленькую сестренку, какой я всегда ее знала, доверчивую, хрупкую и ранимую. В девочку, побыть которой у меня никогда не было шанса.
11
Я рассеянно скольжу взглядом по страницам романа Стейнбека «Гроздья гнева», почти не читая. Сначала строки, а потом и целые абзацы сливаются в расплывчатую кашу букв и проплывают мимо, оставшись непрочитанными. Концентрация – не мой конек, а уж когда дело доходит до такой тяжелой, насквозь пропитанной пылью фермерских дорог книги, то и вовсе надеяться не на что. Глупо надеяться, что за несколько минут, оставшихся до урока, я успею написать сочинение по прочитанной книге, заданное на дом, но мистер Бергстром всегда напоминает мне о том, как важно прикладывать все усилия для того, чтобы закончить школу. Я решила хотя бы попытаться.
Поставив ноги прямо на покоящийся под партой рюкзак, я нервно постукиваю пальцем по пружинкам тетради. Мне удалось выжать из себя всего два предложения, прежде чем поток мыслей унес меня прочь от романов и сочинений. Интересно, мама уже пришла в себя? Эта мысль не дает мне покоя. Когда я уходила в школу, Дикси принимала душ, а мама все еще лежала в кровати.
На спинке стула прямо передо мной висит знакомый пиджак. А вот и Хелена. Не скажу, что мы друзья, но если бы мне позволили выбрать, на чью спину я буду вынуждена таращиться каждый божий день, я бы выбрала именно ее. Мой взгляд всегда притягивали ее блестящие черные волосы.
– Привет.
Услышав мой голос, девушка оборачивается. Брови изгибаются в немом вопросе.
– Ты ведь прочитала? – спрашиваю я, немного приподняв книгу.
– Ага.
Она усаживается за парту, и через мгновение в ее руках появляется такой же томик.
Миссис Кантрелл отходит к дверям, призывая опаздывающих поторопиться, и я наклоняюсь к соседке:
– О чем там?
– Ну, в двух словах и не расскажешь.
– На какой главе мы остановились?
Моя нога начинает нервно подергиваться, пальцы мнут страницы. Что, если прямо сейчас Дикси рассказывает обо всем маме? Оставлять ее с ней было очень рискованно, но я слишком боялась опоздать в школу и лишний раз привлечь к себе внимание учителей, которое мне точно ни к чему. А может, я просто не хотела видеть маму.
– Вот здесь. – Хелена листает мою книгу и останавливается на нужной странице. – Ты бьешь ногой прямо по ножке моего стула, Джем, – цедит она, возвращая мне книгу, – это раздражает.
Я тут же останавливаюсь:
– Прости.
Мое сердце колотится где-то в горле, и я делаю три медленных глубоких вдоха. Это не особо помогает, и я пробую сосредоточиться на книге. На странице, которую показала мне Хелена, не происходит ничего хорошего. В этой главе дети, голодные, босоногие и грязные, смотрят на мужчину, поедающего сэндвич. Кажется, в этой книге нет и не будет ничего, кроме пыли, грязи и голода.
