– Смотри, Старгерл! – позвала меня Пуся.
На ручках у нее покоилась маленькая Кларисса. Перри посматривал на них с беспокойством, но Нива широко и блаженно улыбалась, держа под руку Айка.
– Теперь ты! – взвизгнула Пуся и кинулась ко мне.
– Стой на месте! – крикнула я.
Клариссин брат дернулся за ней, но я подоспела первой и перехватила дитя. И никогда в жизни мне не приходилось видеть выражения такой глубокой благодарности на человеческом лице, как в тот момент у Перри. Я немного поболтала с Клариссой, мы познакомились поближе и договорились скоро увидеться вновь. Потом они всей семьей удалились. Ко мне еще подходила мама Арнольда Рита – вернуть Корицу. В общем, когда я опять огляделась вокруг, никого на холме уже не осталось, кроме Арчи, моих родителей и Пуси.
Нет в мире вида более печального, жалкого и бесполезного, чем истекший календарь. Папа стал вытаскивать из земли палаточные шесты и сматывать веревки. Мама подошла ко мне, широко распахнув руки.
– Господи, ты у меня такая молодец!
Она обвила меня руками, и я не выдержала. Разрыдалась. И сама этому удивилась. Я не чувствовала, как подкатывают слезы. А теперь не могла остановить их, они лились и лились сплошным потоком. И, что занятно, никто не стал меня успокаивать. «Отлепившись» от мамы, я побрела по снегу в поле и все плакала, плакала. Но не успела я уйти далеко, как в руку мне скользнула детская ладошка. Пуся, конечно, еще слишком мала и не могла понять, что со мной творится (господи, я и сама этого не понимала!), но все же как-то ощущалось: мы с ней на одной волне. Она молчала, просто шла рядом вперед, к линии горизонта на западе, туда, где солнце должно окончить свое сегодняшнее короткое путешествие. Когда мы повернули назад, полотнища из «Черной кости» были уже свернуты. Последний шест от палатки упал на наших глазах.
24 декабря
Арчи сегодня уехал домой. Не хотел оставлять сеньора Сагуаро в одиночестве на Рождество.
Вчера мы опять проговорили допоздна. Где-то на третьей трубке с вишневым табаком он сказал:
– Знаешь, отчего ты тогда заплакала?
– И да, и нет.
– То есть по многим причинам?
– Да.
– Но у одной из этих причин…
– Да.
– …есть имя.
Я подняла на него глаза:
– Да.
Арчи извлек из кармана рубашки небольшой согнутый конверт:
– Это он просил меня передать тебе. Он все знал о твоем солнцестоянии – от меня и твоей подружки Дори Дилсон. И просил вручить тебе письмо, только когда все закончится. Не хотел, чтобы ты отвлекалась. Может, это и неправильно, но я решил сделать так, как он велел.
Профессор пожал плечами и сунул мне конверт.
Я уже собиралась рывком вскрыть его, но побоялась разорвать и само письмо. Так что вооружилась острым столовым ножом. Но и тут не доверилась себе – протянула нож с конвертом Арчи:
– Можешь ты? Только осторожно.
Он аккуратно надрезал конверт и вернул мне. У меня дрожали руки. Внутри оказался один-единственный листок бумаги, белый, маленький, сложенный вчетверо – так складывают письма маленькие дети. На нем заглавными печатными буквами, ярко-синим жирным маркером было выведено одно слово:
«ДА».
Мое сердце взмыло к небесам. Значит, ты все-таки слышал меня, милый, о, мой милый Лео! Слышал, как каждый четверг на рассвете, сидя, обернувшись к западу, с закрытыми глазами на Календарном холме, я отправляю тебе свой сигнал, свой вопрос: Встретимся ли мы когда-нибудь снова?
Ты получил его. Я знала, я чувствовала – не можешь не получить. И вот ты ответил.
– О, нет, только не начинай опять, – взмолился Арчи, но в шутку.
Ведь он видел, что теперь из моих глаз текут слезы радости. Я рассмеялась и описала ему весь свой ритуал. Корица тем временем подгрызала края твоего «ДА».
2 января
И Рождество, и Новый год на сей раз промелькнули для меня незаметно, как в тумане. Сам догадайся почему.
В последние дни я постоянно грежу наяву. Совершаю длинные прогулки и поездки на велосипеде. Еще один, последний, раз ходила на холм. Теперь он выглядит обыкновенным. Ничем не примечательное поле на ничем не примечательной возвышенности. Постояла на вершине – там, где был вкопан крокетный колышек. Попыталась заново пережить волшебство того утра, но не получилось. Зато я ощутила нечто иное – незримое присутствие людей, пришедших тогда. И внезапную привязанность к ним. Я до сих повсюду в городе встречаю их с кругляшами в форме солнца на куртках и пальто. Марджи заказала еще партию таких же и выдает по одному каждому, кто заказывает дюжину пончиков.
Ничего у нас не изменилось, и при этом изменилось все – в некотором труднообъяснимом смысле. Пуся по пять раз на дню умоляет позволить ей разрезать меня пополам – ей на Рождество подарили набор фокусника. Эльвине исполнилось двенадцать. Я преподнесла ей на день рождения куклу. Мама сшила для этой куклы два наряда – вечернее платье и каратистское кимоно. Арнольд все так же ежедневно шаркает взад-вперед по городу в надежде, что его найдут. Чарли в красно-желтом клетчатом шарфе сидит и разговаривает с Грейс.
Бетти Лу в первую неделю после солнцестояния соглашалась покинуть свой дом, только если кто-нибудь выкатывал ее на санках или на тележке. Но первого января мы с Пусей взяли ее под руки и «прогуляли» пешком вокруг квартала. А сегодня утром она позвонила мне и взволнованным голосом сообщила:
– Я только что дошла до почтового ящика! Сама!
Перри катает в коляске свою сестренку. Иногда это делаю я. Да-да, меня произвели в старшие няни и называют тетя Старгерл. А пончиковая «У Марджи» для Клариссы теперь как второй дом – тем более что со следующей недели Нива снова выходит туда на работу.
Да, про Корицу-то я и забыла. Видимо, у Арнольда в кармане атмосфера благоприятствует зачатию. Мне звонила Рита, его мама. Том, вопреки своему имени, оказался девочкой и ждет потомства… а Корица, стало быть, – мальчиком. И она-он станет папой!
А в моей повозке счастья лежат семнадцать камешков, и не похоже, чтобы хоть один пришлось вынимать.
День проходит за днем, уже двенадцать миновало с тех пор, как солнце начало свой путь обратно к лету. Самые обычные дни, обычная обстановка. Обычная, нормальная, повседневная жизнь – и в то же время все стало таким особенным, что даже самые тривиальные события и действия кажутся посыпанными блестками. Как будто искры от золотого луча навеки пристали к каждому, кто тем утром спустился с Календарного холма.
Стоя в последний раз на холме, я приняла решение: да, надо отправить тебе это самое длинное в истории мира письмо. Ведь теперь я точно знаю, что и ты присутствовал на празднике, точно так же как ленапская дева и Грейс, жена Чарли. Твой ответ отозвался во мне словно новым восходом, моим личным солнцестоянием. Рассветом новой эпохи, которую я буду проживать здесь и сейчас, день за днем, как говорит Бетти Лу. На крыльях этой великой тайны я взмою в грядущее и не оглянусь. Конечно, я люблю Арнольда, но все это время была слишком похожа на него. У нас, у «Арнольдов», сердца томятся по минувшему. Мы жаждем быть найденными и надеемся, что те, кто нас ищут, не отчаются и не разойдутся по домам. Но я больше не жажду быть найденной, Лео. Не иди за мной! Давай просто останемся там, где мы есть, и теми, кто мы есть, – это будет изумительно. Ты останешься собой, а я – собой, сегодня, и снова сегодня, и снова сегодня, каждый новый день. А в том, что касается «завтра», положимся на будущее. Пусть звезды сверху наблюдают наши пути. Будем двигаться каждый по собственной орбите и надеяться, что однажды они пересекутся. Пусть наша встреча будет не случайностью, а счастливым воссоединением судеб!
