Я отдала. Минута – и его не стало, а девочка опять подбежала ко мне: «Старгерл! Еще!»
– Пуся, – говорю, – всё. Ничего у меня не осталось.
Я солгала. Одна вещь все-таки осталась. Крошечное бурое перышко сыча-эльфа. Когда-то я заметила, как оно зацепилось за стенку птичьего гнезда высоко на кактусе сагуаро неподалеку от моего Волшебного места в пустыне. И сняла его листом юкки
[9]. После отъезда из Аризоны я повсюду носила это перышко с собой.
Пуся ринулась обследовать мои карманы. Я остановила ее. Дело в том, что по какой-то причине перо сыча-эльфа стало в моих глазах тобой. Нами. Старгерл и Лео. То, что я прикрыла карманы руками, вызвало подозрения у Пуси. Она поняла, что я лукавлю.
– У тебя что-то есть! – взвыла она и заплакала. Заплакала оттого, что ей нечего отдать людям.
Я в последнее время тоже много плакала. И тут вспомнила фразу Арчи, которую ты передал мне с его слов: «Когда звездные люди плачут, они роняют не слезы, а свет».
Пуся все тянула меня за рукав: «Да-а-а-ай!»
Отдать.
…Между прочим, что вообще делала в моем кармане та дурацкая мелочь? Ты ведь помнишь, как было раньше, Лео? Монетки никогда не задерживались у меня – стоило им появиться, как я тут же кидала их на тротуар, чтобы другие нашли.
Что случилось с той Старгерл?
Роняют.
Свет.
Слезы не вернутся тебе сторицей, а свет – да.
Я отдала ей перышко. И она тут же подарила его какому-то мужчине, который выгуливал собаку: «С первым апреля!»
2 апреля
Ну вот, Лео, я снова стала собой. Благодаря пятилетней девочке. Надеюсь, ты рад и ничего иного не хотел бы. В конце концов, признайся, это ведь тешит твое самолюбие? У тебя есть девушка, которая сходит по тебе с ума на расстоянии трех тысяч километров, рыдает при одном воспоминании о тебе, теряет аппетит, теряет себя и самоуважение – неплохой трофей для мужского эго, да?
Ты занял собой все мое пространство. Однако поскольку в моем настоящем тебя нет, я заглянула в будущее и не увидела там… ничего. Печально, правда? Да и глупо.
Ну ладно, надеюсь, тебе понравился этот сеанс удовлетворения твоего самолюбия, потому что он окончен и не повторится. То есть, конечно, мне будет не хватать тебя так же, как и раньше. И я буду каждый раз улыбаться при мысли о тебе. Я буду по-прежнему – хорошо, хорошо, повторю это слово опять – любить тебя, но даже ради этой любви я не откажусь от себя. Не могу хранить верность тебе, изменяя себе самой. Я как бы восстановила свое будущее. Если нам суждено быть вместе, то радуйся: ты получишь меня настоящую, целиком, а не какую-то раскисшую половинку.
По этому случаю я закачала в свою повозку лошадиную дозу счастья – сразу пять камешков! Теперь их там шесть.
И наконец-то весна завладела моим вниманием. Я снова желаю доброго утра желтым нарциссам.
И снова роняю на мостовую мелочь от сдачи.
А своим карманным бумажным деньгам я нашла новое применение. Наша местная газета называется «Утренний ленапе» (ленапе
[10] – индейский народ, который жил когда-то в этих краях). Там есть раздел объявлений по рубрикам. Публикация трех строчек в течение трех дней стоит четырнадцать долларов. По большей части народ сообщает о распродажах частного имущества на дому и тому подобном.
Первое из моих объявлений появится в газете на следующей неделе, в понедельник, вторник и среду:
«Поздравляем Пусю Прингл,
которая лучше всех на свете
отмечает первое апреля!»
11 апреля
Сегодня произошло кое-что… одновременно тревожное и таинственное.
Пуся слегла с простудой, и я носила ей Корицу, чтобы та ее ободрила. И только вышла от Принглов, только села на велосипед, чтобы ехать домой, как услышала позади себя грубоватый голос: «Привет».
Это оказалась Эльвина. Наша милейшая Эльвина. Я остановилась.
– Привет, – говорю, – ну что, сегодня уже с кем-нибудь ругалась?
Она пропустила вопрос мимо ушей:
– Я иду домой с работы.
– Понятно.
Маленький пластиковый Винни-Пух у нее на шее протягивал ко мне руки и сиял широкой улыбкой – по контрасту с кислой физиономией над ним.
Эльвина ткнула большим пальцем в сторону жилища Бетти Лу.
– Эта женщина становится все более чокнутой.
– Миссис Ферн?
– Миссис Чокнутая.
Я спросила, что, собственно, случилось.
– Я оставила ей пончики на крыльце…
– Но сегодня среда, – прервала ее я, – мне казалось, ты разносишь их по понедельникам.
Она посмотрела на меня с явным отвращением.
– Если перестанешь перебивать, то все узнаешь.
– Извини.
– Так вот. Я точно оставила их ей в понедельник. К следующему утру они раньше всегда исчезали. Но вчера, во вторник, – она сделала паузу и посмотрела на меня как бы с вызовом: решусь я вставить слово или нет, – когда я проходила мимо, заметила: они все еще там. И сегодня – все еще на крыльце.
«Ну, естественно, – подумала я. – Пуся же болеет, поэтому и не могла занести пончики в дом. Надо было мне о них позаботиться. Глупо вышло».
Эльвина между тем продолжала:
– …Поэтому я решила позвонить в дверь. Та женщина подошла к ней с внутренней стороны, но не открыла. Я уж сколько кричала: «Откройте! Заберите пончики!» А она только визжала в ответ таким пронзительным голосом: «Не могу. Мне сегодня плохо!» «Да вам, похоже, всю неделю плохо», – отозвалась я, но даже не знаю, расслышала ли она.
(Тут я чуть не рассмеялась.)
– …Она продолжала пищать, мол, а ты не можешь просунуть их под дверь? «Ну, конечно, – отвечаю. – Вот только проедусь по кульку катком».
(Теперь я все-таки прыснула.)
– …А она… – Эльвина внезапно умолкла и метнула резкий взгляд через мое плечо. На ее лице последовательно отразились любопытство, удивление и гнев.
– Эй! – крикнула она куда-то мне за спину и сорвалась с места, чуть не сбив меня с ног.
Я повернулась и, посмотрев вдаль, заметила на крыльце у Бетти Лу мальчишку с белым кульком пончиков в руках. Завидев нас, он на секунду застыл на верхней ступеньке, а потом бросился бежать.
Эльвина преследовала его сначала по Рингголд-стрит, потом они оба скрылись за углом в аллее, но их крики доносились до меня еще долго. Наконец они стихли. Я собралась ехать домой, но тут девчонка, громко пыхтя, вылетела обратно на улицу и яростно указала пальцем на дом Бетти Лу: «Так тебе и надо, Чокнутая!»
