– Не каждая согласится на чайнике сидеть, – протянула я, – это неудобно, наверное. И жарко, в особенности летом.
Глаза Нинели расширились.
– Детонька, ты откуда в столицу приехала?
– Таня – коренная москвичка, – встала грудью на мою защиту свекровь.
– Да ну? – вдохновенно изобразила удивление Волынская. – А рассуждает, как пэтэушница из местечка «Курятня у дороги». Танечка, ты впервые слышишь про бабу на чайнике? Ватную куклу? Твои родители никогда не готовили правильную заварку?
– У тебя работает горничная Нюра, а у нас есть грелка для чайника, – вмешалась Рина, – я тоже решила, что твоя домработница на чайнике с заваркой устраивается!
– Да чтобы я наслаждалась напитком, который поломойка высидела! А вдруг она… э… звук издаст! – пришла в негодование соседка. – Хорошо же вы обо мне думаете! И как вы себе представляете сие действо? Я закрываю крышку, а баба плюхается на чайник? Она же его раздавит! Удивительная глупость может прийти некоторым людям в голову.
– Меня подтолкнуло к этой мысли имя Нюра, – зачем-то стала оправдываться Рина.
– И что? – с угрозой в голосе осведомилась соседка. – Так зовут ватную куклу.
– Господи, да зачем ей имя? – расхохоталась Ирина Леонидовна.
Нинель Михайловна сдвинула брови.
– В интеллигентном старомосковском доме, в семье, где прапрадедушка жил на Тверской, а прабабушка на Мясницкой, даже половик у двери имеет свое прозвище.
– Правда? – не поверила я.
– Моего зовут Федор Евгеньевич, – гордо заявила соседка, – ложась спать, я всегда здороваюсь с подушкой Карелией Петровной и одеялом Семеном Сергеевичем.
– Лифт Гаврила Гаврилович – не человек, – осенило меня, – это просто лифт. Подъемник.
– Именно так, – согласилась Нинель. – А вы что, никак не поймете, в чем дело? Я давно вам разжевываю: Гаврила Гаврилович умер.
– Сломался, – нашла я более подходящий глагол.
– Умер! – взвизгнула Волынская. – Лифт работал с двадцатых годов прошлого века. Помню, как я возвращалась из школы, а он меня вез, любимый, заботливый Гаврила Гаврилович!
Иван сделал глоток из чашки.
– Нинель Михайловна, сколько вам лет?
– Ваня, что за вопрос? – рассердилась соседка. – Фу прямо, как невоспитанно. Но тебе отвечу – тридцать два.
Я быстро закрыла рот салфеткой, а мой муж стал сосредоточенно размешивать ложечкой сахар.
– Кто такая тогда пластмассовая Мэри? – решила рассеять все нелепости Рина.
Нинель воздела руки к потолку.
– Да что с вами сегодня? Ужасный, мерзкий лифт современного образца, очень похож на этот… как его, слово плохое такое…
– Проститутка? – подсказала Рита. – Это существительное литературное, его употребляли классики. Например, Куприн в романе «Яма».
– Ой, нет! – занервничала гостья. – Лифты такие теперь установлены почти во всех гостиницах. Мода на них пришла из Америки, и там же придумали пакость, которая сейчас всем нравится. Ногти! О! Точно! Вспомнила! Ногти! Современный лифт похож на эти ногти! Прямоугольные, маленькие, гаденькие, в панировке из гнилых сухарей.
Глаза Рины загорелись факелами.
– Ногти в панировке? Никогда не пробовала, не готовила. Рецептом поделишься? А чьи ногти надо взять?
Волынская с шумом выдохнула.
– Я не ем эту дрянь. Зайди в любую харчевню у метро и спроси у повара. Ногти подают почти в каждой.
– Интересно, чьи там ногти? – с самым серьезным видом спросил Иван. – Медвежьи? Слоновьи? Коровьи?
– Чаще всего куриные, – ответила соседка, не поняв, что Иван Никифорович просто иронизирует.
– Наггетсы! – осенило меня.
– А я что вам говорю, – фыркнула Нинель, – вы до невозможности непонятливые. Наш старый лифт – антикварное произведение искусства: железные двери с орнаментом, стены деревянные, пол тоже, висит зеркало в бронзовой раме, стоит обитая бархатом скамеечка. Едет плавно, ты ощущаешь себя истинной королевой, аристократкой. У Гаврилы Гавриловича что-то сломалось. А все разбитое чинится. Есть человек, который его восстановит, но он дорого берет. И ясно почему: он сделает уникальный лифт новеньким. Понятно объясняю?
– Сейчас да, – кивнула Рина, – а раньше не очень. Ты так выражалась, что мы с Танюшей решили, что у Гаврилы Гавриловича фамилия Лифт и он умер.
– Я такого не говорила, – отрезала Волынская.
– Мы так поняли, – вздохнула я.
Нинель пожала плечами.
– И кто виноват? Я ответила на все ваши вопросы. Теперь очередь Рины и Вани. Дорогие, что вам больше нравится: наш родной, уютный, антикварный Гаврила Гаврилович или пластмассовая, противная Мэри, похожая на типичный ноготь из харчевни?
– Я за Гаврилу, – кивнула Рина.
– Присоединяюсь, – согласился Иван. – А ты, Танюша?
Волынская вздернула подбородок.
– Ее мнение мне не интересно, она не наша, не родная, не подъездная. Есть вещи, которые должны обсуждать только те жильцы, которые в этом доме со дня его существования живут. Без обид, Татьяна. Я просто сказала правду, выразила мнение большинства аристократии подъезда.
Глава 8
Я взяла чашку и сделала вид, что пью чай. Только бы не расхохотаться во весь голос, только бы удержаться, иначе представитель аристократии подъезда может обидеться. А мне не хочется доставлять неприятные эмоции Нинели Михайловне.
И тут раздался голос Рины. Моя свекровь заговорила прямо как Игорь Кириллов, великий ведущий программы «Время» в советскую эпоху.
– Госпожа Волынская! Позволю себе напомнить, что эту красивую фамилию вы, от рождения Колотушкина, получили, выйдя по расчету замуж в тридцать лет за Игоря. В нашем доме вы не так давно проживаете. И позволю себе отметить нестыковку в показаниях: если вам тридцать с небольшим, то вы никак не можете помнить, как в двадцатые годы прошлого века выглядел лифт. А если у вас это задержалось в памяти, то вам сто тридцать с гаком лет.
Рина схватила со стола полотенце.
– А теперь уноси отсюда ноги, жаба унитазная, пока я тебе пенделей не надавала. Еще раз схамишь Танюше, наведу на тебя порчу безденежья, злую почесуху, облысуху, синюху и… и…
Волынская ойкнула и умчалась из комнаты. Через пару секунд раздался стук двери.
Я расхохоталась.
– Рина! Злая почесуха и облысуха! Ой, не могу!
Ирина Леонидовна уперла руки в бока и исподлобья взглянула на Ивана Никифоровича.
– А ты почему молчал?
– Заслушался, как ты говоришь, – улыбнулся Иван.
– Ты обязан защищать жену, – налетела на него мать, – или ты хочешь, чтобы она оказалась в армии незамужно замужних женщин?
