– Очень жаль, – сказала Джейн. – Надо хотя бы посмотреть в чулане.
В это время мисс Робертсон, стоявшая посреди галереи с потерянным видом, совершенно забыв, что у нее в руке склянка с лекарством, словно очнулась и сделала несколько шагов.
– Осторожно! – запоздало крикнула Джейн.
– Боже мой, с вами все в порядке? – спросил викарий, подбегая к ней.
– Да-да, – бормотала мисс Робертсон, поднимаясь на ноги, между тем как средство от болей в пояснице медленно стекало по картине.
– Роджер, весь пол в твоих червях, – с досадой сказала Джейн. – Они тут ползают. Ты бы не мог забрать их к себе?
– Чистый скипидар, – сказал Роджер, шумно принюхиваясь к картине. – Восхитительно.
– Я уберу, – бормотала мисс Робертсон, схватив какую-то тряпку и возя ею по картине. – Я вытру.
– Осторожнее, вы так ее насквозь протрете, – сказал викарий. – Все-таки ей двести лет, с ней может… Ну посмотрите!.. Вы стерли краску!
– Ой, – сказала мисс Робертсон и уронила тряпку.
– Что это? – спросила Джейн, вглядываясь в то, что проступило на полотне.
– Я думаю, – медленно сказал викарий, – это цветок чертополоха.
– Черт, – сказал Роджер, глядя на них всех от окна. – Черт!
– Что такое? – спросила Джейн.
– Стань вот сюда, – сказал Роджер, хватая ее за плечи. – Смотри, вот так на нее падает косой свет… Видишь?
– Кажется, вижу, – медленно сказала Джейн. – Что-то с лаком, да? Слои накладываются, и сверху…
– Верхняя половина отделяется от нижней, – произнес Роджер. – Это не о говяжьей ноге, мы ошибались. Это о картине!
– Объясните, пожалуйста, что происходит, – неуверенно попросила мисс Робертсон.
– Сейчас, сейчас, – сказал Роджер, не слушая ее.
– Мы ведь все думаем об одном, да?
– Разбудите меня, – сказал викарий. – Это что, та самая знаменитая картина, пастушка с чертополохом и чем-то еще? Она здесь?..
– И поверх нее написана эта канитель с праздником, – прибавил Роджер.
– Да нет, быть не может.
– Так что, сэр Джон знал?..
– Похоже, у него были подозрения.
– Наверно, он хотел проверить, что стало с этой знаменитой картиной, в какой момент и при каких обстоятельствах она пропала, потому и накупил всех этих книг по истории живописи.
– Которые чуть было не достались ордену странствующих букинистов, – мстительно сказал Роджер.
– Ну, вот вам и индийское наследство, – сказал инспектор, любуясь, как и все, чертополохом, проступившим посреди картины.
– Вы думаете, это в самом деле она?
– Отдайте ее специалистам, они вам точно скажут.
– Какая ирония, – сказал Роджер. – Индийский дедушка наверняка купил ее задешево и обращался без уважения.
– А сколько всего с ней могло произойти за это время! – подхватила Джейн. – Подумайте, ведь она могла сто раз пропасть, так и оставшись неузнанной, если б не мисс Робертсон и ее замечательное средство от поясницы!
– Ну при чем тут я, – скромно сказала мисс Робертсон. – Но какое удивительное открытие. Надо рассказать обо всем мистеру Годфри… а, нет.
– Если это действительно она, – сказал викарий, – это огромные деньги. Кому она принадлежит?
– Генри, разумеется, – сказала Джейн.
– Надо немедленно ему телеграфировать, – решила мисс Робертсон.
– Не отвлекайте человека, пока его окружают черные носороги, – посоветовал Роджер. – Вернется – узнает.
– Вам не кажется, инспектор, что это главное ваше открытие в здешних краях? – спросила мисс Робертсон.
– Без сомнения, – отвечал инспектор.
– Вы приедете сюда еще?
– Очень надеюсь, – сказал инспектор с легким поклоном, – этот дом никогда больше не будет нуждаться в том, чтобы я опять приехал.
– Я все-таки не могу поверить, – сказал викарий.
– Ты должен мне многое объяснить, – сказала Джейн Роджеру, пока все остальные занимались картиной. – Что ты делал на лестнице?
– Когда именно? Я часто там бываю.
– Не глупи, ты знаешь, о чем я говорю. Тем вечером, когда мистер Годфри отравил бедную Энни, ты встретился мне на лестнице и…
– Спроси об этом мисс Робертсон, – отвечал Роджер с легким раздражением.
– При чем тут мисс Робертсон? Я спрашиваю тебя.
– Мисс Робертсон – это такой человек, в присутствии которого исчезает все наносное и проступает истина, так что если ты хочешь истины…
– Роджер!
– Кроме того, я обещал ей не рассказывать, что я делал на лестнице. А я выполняю свои обещания.
– Я не знаю, чем вы там занимались с мисс Робертсон, – сказала Джейн, – но если ты немедленно не расскажешь…
– Мисс Робертсон решила исправить картину, – быстро сказал Роджер.
– Что?.. – Джейн оглянулась на пастушку. – Эту? Зачем?
– Да нет, – сказал Роджер. – Картину Эмилии, где рыцарь в лесу. После беседы с инспектором она решила, что надо что-то с этим делать.
– Так она все-таки знала?..
– Знала, еще как знала!.. Я говорил ей: отнесите ее к себе и там, в тишине и покое, рисуйте на ней что хотите, хоть дракона, хоть одиночество, хоть ветчину с горошком. Но нет, ведь на лестнице ей может встретиться кто-нибудь и спросить, куда она тащит этот лес с конями, а тут она проведет кисточкой раз-другой и исправит свой нос в листве, главное, чтоб я минутку постоял на лестнице, вдруг кто-нибудь спустится… Минутку, как же! Битый час я торчал там, а когда ты появилась, не знал, что делать. Конечно, чувствовать себя дураком – это освежающе, но, знаете ли, все хорошо в меру, а такое времяпрепровождение…
– Так она исправила картину? – спросила Джейн, удерживаясь от нервного смеха.
– О да, – сказал Роджер. – Теперь там совсем иная концепция. Посмотри на нее. Впрочем, нет, лучше не смотри. «Теперь самое время ее закрыть», как сказал один итальянский художник другому, когда тот написал нечто подобное. Дело в том…
– Нет, все-таки вы оба безумные, и ты, и мисс Робертсон, – сказала Джейн. – Ты хоть понимаешь, что произошло? Я была уверена, что это ты подсыпал яда в мясо и держал меня на лестнице, чтобы я не отравилась и не нарушила твои планы.
– Ну что я могу сказать, – отвечал Роджер. – Это был не я.
– Теперь-то я знаю, – сказала Джейн.
– Постой, – сказал Роджер. – Ты была уверена, что это я всех убил?
– Не то чтобы уверена, – начала Джейн, – ну то есть у меня были сомнения, но когда…
– Ты думала, я убийца, – повторил Роджер, – и ничего не сказала инспектору? Ты готова была покрыть мои преступления, сделаться соучастницей того ужаса, который творится здесь все это время, и все это потому, что я тебе небезразличен?
