На другой день к воротам его дома привезли три тяжелых короба с архивом деда епископа. Г-н де Бривуа велел епископским лакеям отнести их в чулан, чтобы не попадались на глаза, а сам отправился к кружевнице, поселенной им в садовом павильоне, который ему нравилось называть охотничьим домиком. Там у него была спальня, которую он ради самопознания разубрал зеркалами. Несколько дней проведя в этих занятиях, г-н де Бривуа понял, что забыть хотя бы на время обещание, данное епископу, ему не удастся и что благоразумнее какую-то часть дня пожертвовать этому труду, чтобы мысль об этом не отравляла ему ежедневного удовольствия. Он отправился к коробам, ждавшим его в чулане. Количество бумаг, лишенных всякого порядка и описи и крепко пахнущих мышами, его ужаснуло. Он проклял епископа, поскупившегося нанять писаря для черновой работы, и впервые усомнился в своей способности обтесать этот хаос. Занятый невеселыми раздумьями, он был настолько неосторожен, что позволил кружевнице заметить свою рассеянность и узнать ее причину. Г-н де Бривуа доселе не пожелал изучить то искусство, без которого все прочие не могут существовать, именно искусство применяться к обстоятельствам, и легкомысленно относился к женскому самолюбию, потому что в сельском уединении привык задевать его без важных последствий, но на этот раз вышло иначе. Однажды поутру, сопровождаемый своей любимой собакой, которую он звал Боссюэ, потому что она изгрызла у него том сочинений Фенелона, г-н де Бривуа отправился в монастырь, чтобы помочь брату Жаку в сочинении писем исторических лиц к г-ну де Корвилю, а по возвращении увидел, что кружевница не праздно провела время. На деньги, которые он ей дарил, она наняла двух его слуг, чтобы они перетащили коробы с епископскими бумагами в охотничий домик и оклеили ими его изнутри. Удивительно, с какой быстротой это можно сделать, если платишь настоящую цену. Во всяком случае деяния деда епископа обрели наглядность, а г-н де Бривуа волей-неволей должен был заниматься ими в чертогах своей дамы. Он то задирал голову, то осторожно касался стен рукой, колеблясь между искренним восхищением своей подругой и желанием утопить ее в парковом пруду. Ночью он чувствовал себя так, будто попал в храм славы отечественных героев и занимался любовью на рубиновом алтаре патриотизма. Поутру он, набросив на себя одеяло, предпринял обход архива. Это было дело нелегкое. Над кроватью г-н де Бривуа находил реляцию деда епископа, что он, располагаясь у такого-то леса, будучи уведомлен, что неприятельское войско, то есть гусары, кавалерия и пехота, начало делать движение и строиться по ту сторону реки, и не зная, в каком числе неприятель марширует, а к тому же ведая его правило, что старается побеждать сюрпризами, был принужден для безопасности авангарда с остальною армиею, оставив все обозы и для прикрытия четыре пехотных полка, а также до половины регулярной кавалерии, и запасшись на три дня провиантом, выступить налегке, дабы на рассвете соединиться с авангардом, поскольку за поздним временем не предусматривал опасности, чтоб неприятель дерзнул на наш авангард, затем что ночь была темная, а чаять надлежало атаки на рассвете. Таким образом (о чем г-н де Бривуа узнавал, легши брюхом на кровать и свесив голову в пыльный угол) дефилировал он ночью через помянутый лес, а на рассвете выступив из лесу, следовал полем к авангарду, который стоял лагерем верстах в трех; а тою порой как это движение счастливо совершилось, прибыл такого-то города бургомистр с несколькими старшинами, дабы свидетельствовать свое подданство нашему государю (г-н де Бривуа чувствовал, как кровь гудит у него в голове), которые объявили, что неприятельского войска возле города было гусар девять эскадронов, драгунский полк и баталион пехотных гранодер, а в недалеком оттуда расстоянии еще пехотные полки стояли, коих число не ведают, затем что недавно прибыли и в лагерь никого не пускали, их же некоторые из наших, как обыватели сказывают, в сшибке ранили, а далее преследовать за поздним временем не отважились. После сего (читал г-н де Бривуа, угрожаемый апоплексическим ударом) дед епископа послал в город с помянутым бургомистром один пехотный полк для защищения оного и для сохранения от беспорядков, а после полудня все духовенство и несколько человек из лучших обывателей явились у него, прося покровительства государя, коих он с ласкою принял и приказал к завтраму ждать его к себе в город, бургомистру же велел разгласить, чтоб всему тому, что в городе казенного или военного имеется, без изъятия, в чем бы ни состояло, под опасением жесточайшего наказания, точный список сочинили и подали. Большие барабаны ухали в висках г-на де Бривуа, бивачный дым заволакивал ему глаза, когда он осторожно подымал голову из щели, где среди мышьего сора и паутинных гирлянд войско торжественно вступало в покоренный город, и шел искать продолжения этой истории. По долгом разыскании г-н де Бривуа обнаруживал у окна, за которым среди камышей гуляли утки, известного ему бургомистра и лучших обывателей и не мог понять, что они вытворяют и что такое с ними произошло за три дня, отделяющие эту реляцию от предыдущей.
Однажды вечером г-н де Бривуа устроил себе пир, залив вином себя и кружевницу, а потом они в объятиях прокатились вдоль стены, и часть бумаг, оказавшаяся на их пути, на них налипла. Отклеивая бранную славу от своей непоседливой подруги, г-н де Бривуа раздумывал о том, что значит следовать стезями природы. В обыденной жизни такая привычка навлекает на тебя укоризны монахинь, а под конец приводит в дом епископа или на виселицу; но если ты сочинитель, для тебя следовать природе – верное средство снискать благосклонность публики и похвалу знатоков. Прибавь к этому, что случай – важнейшее, могущественнейшее меж орудий природы, и можно ли не ценить его, читая хвалы художникам, запустившим в картину губкой и благодаря этому изобразившим пену на усталом коне, или людям, как-то иначе оседлавшим случайность? Коротко сказать, г-н де Бривуа подумывал, не взяться ли ему за деяния полководца в той последовательности, как они к нему прилипли, и чем возникшая таким образом связь событий хуже любой другой. Он проглядел бумаги: сложившееся было не так уж глупо. Он уже хотел начать, как вдруг мысль, еще более счастливая, изгнала предыдущую. Он понял, что епископ не для того свалил на него дедовский архив, чтобы потом проверять добросовестность его работы, и что он, г-н де Бривуа, как изнуренный, но упорный странник, стоит на рубеже той баснословной страны, где за вранье пошлин не берут. Улыбка осветила его лицо. Г-н де Бривуа стремительно возносился из сферы, где он принужден был следовать природе, в сферу, где он сам был природой. Он решился сотворить деда епископа из ничего, а тем, кто захотел бы его упрекнуть, он по примеру некоторых простодушных дам мог ответить, что не видит в этом ничего дурного, оттого что не получает удовольствия.
Ему нужно было с чего-то начать. Г-н де Бривуа исследовал книжные шкафы в надежде открыть источник принудительного вдохновения, когда ему на голову свалилась книга о военных хитростях, изданная, на его счастье, ин-октаво. Он поднял и взглянул: открывшийся анекдот пришелся ему по вкусу; г-н де Бривуа решил взять его за образец. Понукаемый его пером, дед епископа снялся с места и пошел походом на врагов, которых г-н де Бривуа на первое время окрестил орибасиями, намереваясь в спокойную минуту подобрать более уместное название. Один человек, коневод, пошел к орибасиям и вызвался истребить неприятельское войско, если они поклянутся, что детям его и потомкам дадут жилье и приличную пенсию. Слыша это, орибасии клялись всеми божествами, какие у них есть, и сверх того еще некоторыми, что сделают для его родни что угодно, если он отведет от них деда епископа, потому что такой язвы, как этот дед епископа, старейшие из них не упомнят. Тогда тот человек, вынув кинжал, изувечил себе лицо, отрезал уши, прошелся и по другим частям тела, а затем, перебежав к наступающему неприятелю, предстал полководцу и возвестил, что эти надругательства, уподобившие его свежей пашне, претерпел от орибасиев, а потому ищет случая им отомстить. Дело это нетрудное. Орибасии, сказал он, намереваются выступить следующей ночью, если же мы пустимся к тому же месту короткой дорогой, то поймаем их, словно зайца в силок; сам же он, будучи коневодом и сызмальства зная эти края, будет проводником; с собой надобно взять хлеба и питья на семь дней. Дед епископа поверил ему; войско выступило, а г-н де Бривуа незримо парил за ним, как предприимчивое божество, чтобы насытить свою раздраженную изобретательность и дать простор эпическим отступлениям. Едва зады вышли из лагеря, он заскучал и решил, что надобно дать описание этих краев, начиная народными празднествами и выказываемыми при оных предрассудками и заканчивая живописными памятниками древности; к сожалению, он еще не знал, где происходит дело, так что вместо приятного пейзажа с деревнями и реками, полными кур и рыбы, армия шла по ничем не заполненному пространству, где с мглистого неба падал редкий пепел, и поворачивалась в нем с тревожной медлительностью, как слепой на пасеке. Подобно создателям географических карт, рисующим чудовищ в отдаленных морях, г-н де Бривуа хотел обставить границы своего мира яркими и неприятными вещами, которые должны были доказывать его осведомленность и объяснять нежелание вдаваться в детали.
