– В некоторых королевствах приветствуется труд королевских отпрысков. Но да, Атилия не из их числа. Моя мать проработала некоторое время в королевском госпитале, правда, занималась далеко не уходом за больными, а потом и вовсе ушла оттуда.
Мысли о матери уже не причиняли ему столько горя, как обычно. Возможно, потому, что он все время думал о том, что королева определенно полюбила бы Пию. Арес почти видел их вместе, сидящих в этой самой комнате, передавая ноутбук друг другу и обсуждая, кому и как помочь.
Внезапно он осознал, что сильно стиснул челюсти и просто чудом не сломал ни одного зуба.
– Если ты можешь помочь, то должен, – поучала Пия.
И было в этом что-то, напомнившее ему детство. Аресу пришлось моргнуть, чтобы убедиться, что он больше не сидит с матерью, позволяя ее тихой доброте заглушить очередную истерику отца.
– Встретив тебя в Нью-Йорке, я и понятия не имел о твоей святости. – Он вновь услышал собственное рычание.
Пия моргнула, покраснела еще сильнее, словно от удара. Во всяком случае, ему так показалось. Он вновь ощутил себя чудовищем, злым и страшным, но уже не мог остановиться, так ему хотелось задеть ее, уколоть.
Несмотря на видимую легкость, ее взгляд стал холодным и осторожным. Отстраненным.
– А разве не так? На голове у меня был нимб, я уверена.
– Вот уж не помню, чтобы на тебе вообще что-либо было.
Эти слова вызвали вспышку электричества между ними, яркую и горячую. Арес почувствовал, как участился пульс, застучало в висках, в груди, в паху.
– Я сижу здесь каждый день. – Ее голос стал более скрипучим, чем мгновение назад, а в глазах промелькнуло выражение, от которого жар в паху усилился, и Арес воспринял это как своего рода победу. – Я прочитала множество бульварных газет, которые судили-рядили меня как бог на душу положит. Например, о том, как я хладнокровно поймала принца в свои сети, расчетливо забеременела, а потом натравила этого принца на собственного брата, используя ребенка в качестве предмета торга. Я много думала о том, как возможно, чтобы человек, который никогда не появлялся ни в одной скандальной истории, мог так быстро вызвать ненависть стольких людей.
– Очередная история про воробьев и попугаев?
– Я чувствую себя обнаженной, и именно это пытаюсь до тебя донести. – Пия с трудом сглотнула. – Всякий раз, беря телефон или открывая поисковую систему, я вынуждена читать, как меня все больше сравнивают с матерью, которая, как ты, возможно, слышал, по-прежнему считается самой красивой женщиной, когда-либо жившей на планете. Поэтому последнее, что мне нужно, – твои насмешки.
– Мои насмешки?
Арес этого не ожидал. Пия вдруг вскочила с удивительной грацией, о которой, он уверен, она даже и не подозревала. Прижав ноутбук к груди, посмотрела на него как на монстра.
– Не знаю, чего ты хочешь от меня. – Она говорила тихо, словно бы осуждая. Будто чувствовала яд, отравляющий его кровь. – Полагаю, ты тоже не в курсе, и это единственная причина, почему я терплю.
– Этот дворец известен во всем мире своей красотой, он никогда не был доступен для публики. Здесь ты живешь в роскоши и комфорте, тебе прислуживает куча слуг. Именно это ты терпишь?
– Ты не в сточной канаве меня нашел, если что. Меня не ослепляют твои материальные ценности. Я совершенно ясно вижу, что это тюрьма, какой бы прекрасной она ни была.
Арес не понимал, почему тоже чувствует себя как узник, хотя может приезжать и уезжать когда вздумается.
– Считай, что это адаптационный период. У меня были месяцы, чтобы привыкнуть к беременности. А потому нечестно с моей стороны не предоставить тебе тот же промежуток времени, чтобы пришло осознание. Однако часы тикают, Арес. Ты не можешь держать меня здесь вечно, а даже если бы и мог, скоро нас станет трое.
– На твоем месте я бы не рискнул бросать мне вызов. – Он едва узнавал собственный голос, так угрожающе тот звучал.
Пия будто не услышала угрозы. Или ей все равно.
– Тебе придется принять решение. Или ты думаешь, что я буду держать детей взаперти, растить их в изоляции от мира? Будто нас не существует вовсе? Ты можешь стыдиться их. Или меня. Но я-то ничего не стыжусь.
– Я никогда не говорил, что мне стыдно.
Она выпрямилась, ее румянец проявился ярче.
– Твоя нерешительность может удержать меня здесь. – Она будто не слышала его. – Возможно, мне это даже понравится, поскольку избавит от необходимости вести неприятные разговоры со старшим братом и теми, кто жаждет узнать подробности моей личной жизни.
Пия подошла к Аресу, держа ноутбук в одной руке, а другой обхватив живот.
– Пия, – начал он.
– Однако ты сможешь оградить детей от всего мира, Арес. Они не станут заложниками твоей нерешительности. Ты меня понимаешь? Мои дети будут гулять на солнце. Они будут любимы. Я не позволю спрятать их, словно чью-то грязную тайну. Дворец не станет им тюрьмой. Я этого не потерплю.
Никогда раньше Арес не видел на ее лице такого выражения. Свирепого, сильного, будто у нее уже включился материнский инстинкт. Он было хотел остановить ее, однако застыл в смятении, не в состоянии двинуться. Больше похожий на монстра, чем на человека. Пия пронеслась мимо него и исчезла в глубине коридора, оставив после себя ощущение всей тяжести дворца, ставшего тюрьмой с решетками на окнах.
Арес давным-давно игнорировал сплетни о себе в бульварной прессе. Однако на следующий день, направляясь на северный остров на торжественное открытие то ли банка, то ли памятника, он лениво просмотрел таблоиды. Газеты пестрели низменными домыслами, омерзительными инсинуациями. Впрочем, ничего нового. Тем не менее Арес с удивлением обнаружил, что реагирует на них иначе, чем когда они касаются не его, а Пии.
Его фото, где он увековечен лежащим на земле с окровавленной губой после удара Маттео Комба, мелькали повсюду. Маттео был привлечен к ответственности советом директоров, который поднял вопрос о вотуме недоверия ему. Все зашло слишком далеко, его даже обязали посещать специалиста по управлению гневом. Арес нашел это весьма забавным.
Хотя, конечно, нет ничего забавного в том, как таблоиды полощут имя Пии. Вместо того чтобы забыть о ней после ее исчезновения, они в своем освещении событий просто неудержимы.
«Скандал и беременность от принца-плейбоя!» – вопили заголовки.
Стоя в мраморном вестибюле королевского банка Атилии, Арес размышлял о том, насколько хорошо, что никто не осмелился показать ему эти газетенки раньше. Правда, когда он приготовился произнести речь, в толпе внезапно произошла перемена. Он услышал шепот и вздохи, сопровождаемые глубокими поклонами и реверансами.
Арес выругался себе под нос. Хотя внешне не выказал ни малейшего волнения, когда к нему подошел отец, встав рядом. Арес повернулся, как требовалось, поклонился монарху.
