Вышла очень волнующая речь – какой она и задумывалась. Гарольд Николсон назвал ее «шедевром»983. Черчилль обозначил решительную линию – морально обосновал поддержку СССР, но пока не стал высказываться за альянс с ним, – и это должно было удовлетворить не только британскую публику, но и потенциально брыкливый кабинет министров и, самое главное, его американских союзников. В частных беседах он выражался менее изящно, но смысл его высказываний оставался тем же. «Если бы Гитлер напал на Ад, – говорил он Джоку Колвиллу, – то я бы непременно благожелательно отозвался о Дьяволе!»984
Если цель Черчилля заключалась в том, чтобы сплотить страну вокруг его туманного предложения – протянуть руку помощи сталинскому Советскому Союзу, – то он ее добился. Многие хвалили его речь, в которой премьер-министр так ловко справился с щекотливой ситуацией. Похоже, лишь некоторые выражали сомнения в его искренности или укоряли его в предполагаемом лицемерии985. Даже британские коммунисты, хотя их никак нельзя было отнести к сторонникам Черчилля, остались довольны. Как отметил Уилли Галлахер, единственный представитель компартии в парламенте, выступление Черчилля «приятно удивило» его, и хотя премьер и не стал заходить достаточно далеко, все же «зашел дальше, чем [Галлахер] ожидал»986.
В самом деле, британским коммунистам это выступление сослужило огромную службу. Если раньше им приходилось занимать довольно неудобную и непопулярную позицию – выступать против войны и оставаться на политической обочине, – то теперь их взгляды наконец совпали с новыми веяниями. Они шагали почти нога в ногу с самим Черчиллем. В Лондоне ЦК компартии Британии заявил, что «империалистический заговор против рабочего класса» привел к «мировому походу против фашизма». Теперь лояльные делегаты рабочих получали распоряжения запрещать, а не провоцировать забастовки. Вскоре Гарри Поллит оставил работу на судоверфи «Поплар» и вновь сделался генеральным секретарем компартии. Принципиальная позиция, которую он отстаивал в 1939 году, наконец-то получила оправдание, а если он и не примирился окончательно с Раджани Палмом Даттом, то, по крайней мере, прежние распри были забыты. Компартия Британии вернула себе достойное положение и выработала ясную, четкую, хорошо обоснованную линию: «рука об руку с Советским Союзом» сражаться против фашизма987. Идеологической гимнастике, которая вгоняла коммунистов в краску на протяжении последних двух лет, пришел конец, и уже вскоре число членов КПБ поднялось до рекордного уровня.
Несколько сложнее оказалось переманить на свою сторону американцев. Рузвельт давно боролся с изоляционистскими инстинктами Америки и стремился достичь равновесия между уровнем народной поддержки его как президента и собственным убеждением в необходимости вступить в войну против Гитлера. Поэтому, хотя в октябре 1940 года он и обещал американским матерям: «Ваших мальчиков не пошлют воевать в чужие страны», – он тем не менее неуклонно подталкивал общественное мнение к одобрению прямого вмешательства. К лету 1941 года он уже сделал большие шаги: в марте был подписан закон о Ленд-лизе, благодаря которому США сделались самопровозглашенным «арсеналом демократии», а месяцем позже американские войска оккупировали Гренландию, чтобы защитить атлантические пути сообщения. В июне были массово выдворены из США чиновники германского консульства, обвиненные в шпионаже.
Но если в Лондоне нападение Германии на Советский Союз помогло привнести ясность в ситуацию, то в Вашингтоне ничего подобного не произошло – напротив, там вспыхнули жаркие споры и склоки. Если сторонники вмешательства в войну, группировавшиеся вокруг Рузвельта, увидели возможность решительно обогнать Черчилля и первыми выступить против Гитлера, другие яростно противились им, делая упор на то, что это значило бы помогать Сталину. Например, будущий президент Гарри Трумэн – в ту пору он был сенатором от штата Миссури – выступил с несколько макиавеллиевским предложением: «Если мы увидим, что побеждает Германия, нужно помогать России, а если будет побеждать Россия, то нужно помогать Германии, – и таким образом пусть обе перебьют как можно больше»988. Несмотря на высокопарную риторику Черчилля, понукания Рузвельта и ужасающую бойню, происходившую на новом Восточном фронте, американцы все еще не признавали, что Вторая мировая война касается и их тоже. Лишь после внезапного нападения японцев на Перл-Харбор в декабре 1941 года они наконец поступятся своими изоляционистскими принципами.
Пятого июля 1941 года в Уайтхолле, в министерстве иностранных дел Британии, состоялась очень необычная встреча. Поскольку дело было крайне щекотливое, то потребовались посредники, и нарочно была выбрана нейтральная территория. Известно даже, что один из участников заранее дал понять, что прибудет на встречу ровно на три минуты позже, чем его партнер по переговорам, чтобы наглядно продемонстрировать разницу в их рангах989. Однако речь шла не просто о столкновении самолюбий и не о желании разворошить накопившиеся исторические обиды, которые вызвали напряжение, – хотя и эти два мотива тоже присутствовали, – все же главная причина заключалась в другом: совсем недавно правительство одного из участников встречи намеревалось стереть с политической карты страну второго. Но радикальные перемены, которые произошли из-за операции «Барбаросса», заставили Советский Союз и правительство Польши в изгнании восстановить теперь хотя бы подобие дипломатических отношений.
Советский Союз переживал самый тяжелый кризис за все время своего существования. Гитлеровские войска в то лето неудержимо рвались вперед, и казалось, что сам СССР ждут поражение и крах. К той первой неделе июля, когда два дипломата уселись за стол переговоров в безопасном Лондоне, почти вся западная часть Советского Союза полыхала. За две первые недели войны сталинская Красная армия понесла ужасающие потери: более 10 тысяч танков, 19 тысяч орудий, 4 тысячи боевых самолетов и не менее 750 тысяч солдат. Кроме того, почти все территории, присоединенные по условиям сговора с Германией – Восточная Польша, Латвия, Литва и Бессарабия, – были уже утрачены, и только Эстонию красноармейцы еще удерживали. Что еще важнее, немцы успели оккупировать Белоруссию и изрядную часть Украины и уже на 600 километров продвинулись на восток вдоль «дороги на Москву»990. Тем, кто находился в ту пору в Лондоне, вполне простительно было сомневаться: а будет ли еще существовать СССР к тому времени, когда завершатся переговоры?
Будущее Польши тоже оказалось под вопросом. Ее правительство находилось в изгнании в Британии, сама Польша была теперь полностью оккупирована немцами и вела призрачное существование, которое можно было бы счесть ее последними днями – если бы не коллективная память о ста двадцати трех годах жизни под иностранным игом до 1918 года. Конечно, поляки могли порадоваться началу войны между двумя державами, которые напали на их страну и поделили ее между собой в 1939 году, – хотя бы потому, что забрезжила надежда на то, что их страдания, быть может, наконец-то закончатся. Но положение этой страны было гораздо сложнее. В отличие от британцев, поляки считали, что находятся в состоянии войны с обеими странами – и с гитлеровской Германией, и со сталинским Советским Союзом – еще до июня 1941 года, и потому мало кому казалась привлекательной перспектива о чем-то договариваться с СССР. Кроме того, и сама Польша отнюдь не оставалась вдали от боев. В ходе советской и германской оккупации беззащитное польское население подвергалось беспримерно жестокому обращению со стороны захватчиков, и польские политики, и военачальники, находившиеся в изгнании в Британии, остро сознавали, что конфликт на бывших польских восточных территориях недавно перешел в новую фазу. Многим из них эти земли были хорошо знакомы. Таким образом, «польская Голгофа» отнюдь не приближалась к концу – в ее истории просто открывались новые страницы.
