Я оказался посреди огромного двора. Всюду лежали мертвецы. Они были чудовищно изувечены, лица невозможно было распознать. В воздухе стояла вонь от гниющего мяса и крови. А рядом с трупами стояли евреи, мужчины, с мокрыми тряпками в руках, и вытирали кровь… Они изо всех сил отмывали разлагающиеся тела. Только глаза у них лихорадочно горели – они обезумели от страха956.
Когда несчастные евреи закончили эту чудовищную работу, одних расстреляли, других растерзала толпа, и теперь уже их тела сбросили в общую могилу, которую они недавно разрыли. В тот день жители Борислава убили около двухсот пятидесяти евреев, пока немецкие власти не положили конец этой бойне. Сколько еще евреев было убито в других местах в подобных жестоких погромах, мы, скорее всего, не узнаем уже никогда.
Для определенных меньшинств среди местного населения эти чудовищные злодеяния отчасти стали способом снискать благосклонность в глазах наступающих оккупантов. Такой способ действий получил довольно меткое определение: «упреждающее повиновение»957. Высказывались также весьма правдоподобные мнения, что все эти ужасы происходили не так уж стихийно, как могло показаться со стороны, и что командиры наступающих отрядов СС активно подстрекали местных жителей к погромам и массовым убийствам, однако сами – по крайней мере, поначалу – предпочитали держаться в стороне, позволяя делать всю черную работу вспомогательным отрядам из местных. Подтверждение этой гипотезы можно найти в распоряжении Вальтера Шталекера, командира айнзацгруппы А:
Не следует препятствовать попыткам самозачистки со стороны антикоммунистических или антисемитских элементов в районах, которые предстоит оккупировать. Напротив, их следует поощрять, однако так, чтобы не оставлять никаких следов, чтобы впоследствии самочинные каратели не могли утверждать, что кто-то отдавал им приказы или предлагал политические уступки958.
Однако эти факторы, конечно, не могут полностью объяснить размах вершившихся зверств, потому что они не учитывают роль той лютой ненависти, которой многие жители Прибалтики и других аннексированных территорий прониклись к НКВД и вообще к Советскому Союзу. Конечно, большинство сотрудников НКВД и прочих представителей советской власти, и даже просто коммунистов, наверняка успели бежать к тому времени, однако из-за давнего расхожего мнения о крепкой связи евреев с коммунистическим движением в России вся мощь народного гнева неизбежно обрушилась на местных евреев.
Вторгаясь в Советский Союз, нацисты всячески способствовали распространению этого клише. Пускай связь еврейства и коммунизма была всего лишь вымыслом – это мало кого интересовало. Хотя некоторые из местных евреев действительно приветствовали приход Красной армии, в целом их общины никак не выиграли от присоединения этих территорий к Советскому Союзу, а, напротив, непропорционально сильно пострадали от последовавших волн арестов и депортаций. Например, в Латвии евреи составляли около 5 % от общего населения, но среди тех, кого советская власть отобрала для депортации в 1941 году, они составили уже 12 %959. И, несмотря на это, извращенная идеология и представления о косвенной виновности евреев привели к тому, что именно им пришлось расплачиваться за все преступления советской власти.
Поэтому во многих местах новые оккупанты сознательно старались внушить местному населению мысль о преступном соучастии евреев, возложить на них вину за все убийства, совершенные НКВД. Они заставляли евреев эксгумировать жертв, расстрелянных энкавэдэшниками, и старались набирать в местные вспомогательные отряды тех, у кого Советы убили или выслали родственников960. Впрочем, нацисты наверняка догадывались, что здесь они ломятся в открытую дверь. Например, рассказывали, что у каунасского палача по прозвищу Смертонос, хотя имя его так и не называлось
[23], всего за два дня до описанного события расстрельная команда НКВД убила родителей961. А в соседней Латвии полицейский вспоминал о публичной эксгумации, организованной немцами:
День был жаркий, а трупы пролежали под землей не меньше недели и невыносимо смердели. Я никогда – ни раньше, ни потом – не видел подобного ужаса. Меня немедленно стошнило от вони и от кошмарного зрелища. Цель этого показа состояла в том, чтобы внушить ненависть к коммунистам, но латыши совсем не нуждались в подобных стимулах962.
До коллективной травмы, полученной Латвией в 1939–1940 годах, там, пожалуй, не существовало антисемитизма. Напротив, туда как в безопасное место даже устремлялась часть евреев, бежавших из Третьего рейха, – в их числе был, например, историк и публицист Семен Дубнов, родившийся в царской России. Однако в 1941 году и позже в Латвии (как и в соседних прибалтийских землях) разыгрались самые чудовищные трагедии, в которых значительная роль принадлежала местным карательным отрядам вроде печально знаменитой «Команды Арайса». Представляется бесспорным, что советская оккупация – с ее осведомителями, коллаборационистами, с ее доносительством и массовыми репрессиями – смертельно отравила и без того шаткие межэтнические отношения внутри местных общин, так что даже безо всякого понукания со стороны нацистов кровавый самосуд был, увы, неизбежен. Весьма показателен пример Эстонии. В 1941 году там оставалось совсем малочисленное еврейское население – менее тысячи человек, и едва только пришли немцы, как все евреи были быстро уничтожены. Однако местный «комитет самообороны» ликвидировал и 5000 эстонцев, неевреев, которых подозревали в сотрудничестве с советским режимом963. Значит, по крайней мере, в некоторых местах жестокие расправы того лета были вызваны не только антисемитизмом, но и антисоветскими настроениями.
План «Барбаросса», искалечивший большую часть Восточной Европы, где словно ожили видения из нижних кругов ада, в самой Германии, напротив, возвестил о возвращении к нормальной жизни (или ее подобию). Пожалуй, нетрудно понять, что Гитлер и Геббельс наверняка испытывали облегчение, наконец начав войну со сталинским Советским Союзом, но несколько странно, что их чувства, по-видимому, разделяли многие простые немцы. Очевидно, они устали от политических козней, от гнетущей атмосферы и нескончаемых слухов. Вот что рассказывал корреспондент радио CBS в Берлине Генри Флэннери:
Война против России стала первой популярной кампанией из всех начатых. Никто из немцев не мог понять, зачем заключать договор с Советами: ведь с 1933 года они оставались главным объектом поношения. Теперь они испытали облегчение – наконец-то они поняли, что происходит. Я слушал, о чем они говорят возле газетных киосков и в вагонах метро. С некоторыми я сам поговорил. Впервые люди радовались войне. «Вот теперь-то мы воюем с нашим настоящим врагом», – говорили они964.
Писатель Виктор Клемперер согласился бы с этим. Вечером 22 июня, прогуливаясь по Дрездену, он заметил среди горожан «общее веселье» и «ликование». «В здании Заставы – танцы, – записал он в дневнике, – повсюду радостные лица. Новое развлечение, ожидание новых сенсаций: война против России – новый источник гордости для людей. Они позабыли свое вчерашнее ворчанье»965.
