Однако, если она успела подумать, что постигла истинный смысл шагов Сталина, то в середине сентября, когда начался советский Польский поход, Вебб снова ничего не могла понять. «Сатана победил в два счета, – написала она на следующий день после вторжения Красной армии в Польшу. – Сталин и Молотов сделались главными злодеями», а их нападение на Польшу стало «памятником международной безнравственности». По ее словам, разыгрывалась «мрачнейшая трагедия в человеческой истории» – но не потому, что поляков ждала печальная участь, а потому, что ее любимый Советский Союз уронил свой «моральный престиж»389. Между тем социалистка Наоми Митчисон переживала вторжение в Польшу как личный удар. «Я невыносимо страдаю из-за новостей о России», – писала она в середине сентября, добавляя, что действия СССР «выбивают основу из-под всего, над чем мы работали долгие годы»390. Других одолели куда более приземленные заботы. Один коммунист, делегат рабочих, был совершенно потерян: «Мерзавец Дядюшка Джо, мерзавец Молотов, мерзавцы все их проклятое отродье! Как, черт раздери, я буду завтра объяснять все это ребятам на фабрике?»391
Однако впереди британских коммунистов и их попутчиков ждали еще более мрачные дни. С грехом пополам проглотив смену курса в начале октября, они снова получили удар под дых, когда в последний день ноября Красная армия вторглась в Финляндию. И если товарищ Датт сразу же поддакнул этому действию, публично обозвав несчастную Финляндию «полуфашистским государством», то Беатриса Вебб, похоже, окончательно поддалась унынию. Она написала, что ее «особенно удручает» метод вторжения, «эта тупая ненависть и попугайское повторение лживых – насквозь лживых – обвинений». Руководители СССР еще не «научились хорошим манерам», сетовала она, и «они еще за это поплатятся»392.
Тем же, кому приходилось каждый день сталкиваться с праведным гневом простых британцев, некогда было задумываться о «хороших манерах» или о тонкостях дипломатии. По словам Дугласа Хайда, продавцам газеты Daily Worker теперь здорово доставалось от рассерженной публики: в них «плевали, нападали на улицах… перед ними захлопывали двери, и бывало, что им на головы даже выливали ночные горшки из окон сверху»393. Московская Зимняя война, развязанная против Финляндии, стала одним из событий той осени, которые серьезно подорвали доверие к коммунистам в Британии, и многие из новичков и наименее идейно устойчивых членов КПВ разочаровались в партии и вышли из нее394.
Среди этих перебежчиков были и некоторые известные личности. К их числу принадлежал Джон Стрейчи. Бывший последователь Освальда Мосли и выдающийся теоретик марксизма, Стрейчи был застигнут врасплох уже подписанием нацистско-советского пакта, но компартию он покинул лишь после нацистского вторжения в Норвегию в 1940 году, заявив, что «антиимпериалистическая сторона борьбы являлась второстепенной, важнее всего было помешать завоеванию всего мира нацистами»395. Публицист и издатель левого толка Виктор Голланц не стал ждать так долго. Потрясенный пактом, он в знак протеста разорвал свои давние отношения с компартией и опубликовал открытое письмо, обращенное к ее членам, под названием «Куда вы идете?». Это была типичная для него расплывчатая, многословная критика, и все же в ней имелось несколько энергичных выпадов. В частности, Голланц призывал читателей вспомнить, что происходило до подписания пакта:
Ведь вы видели в гитлеровско-фашистской агрессии смертельную угрозу, – не правда ли? – главную смертельную угрозу для всего того, во что мы верим, и для всякой надежды на дальнейший прогресс и продвижение… Вас приводили в ужас истязания в концлагерях, вы ненавидели Гитлера за его идейное отрицание свободы, объективности, милосердия, жалости и доброты, за его прославление силы и подчинения силе396.
Но теперь, писал дальше Голланц, заключение нацистско-советского пакта задало новый курс – курс «революционного пораженчества», и коммунистическая пропаганда оказалась в крайне неудобном положении, встав на сторону Гитлера и еще недавно презираемой нацистской Германии, и потому «подверглась ужасному риску… приблизить ту самую катастрофу», которую сама же ранее стремилась предотвратить397. Он призывал коммунистов не торопиться и пересмотреть ту позицию, которую требовало принять руководство компартии.
В США реакция тоже была очень разной. Хотя на гражданской войне в Испании в интербригаде имени Авраама Линкольна против фашизма сражалось около двух тысяч американских добровольцев, многие из них сумели отбросить свой антифашизм и влиться в ряды организованной Москвой оппозиции, которая была настроена против вступления Америки в войну, начавшуюся осенью 1939 года398. Народный гнев, обратившийся против позиции компартии США, не привел к закрытию «Американской лиги за мир и демократию», которую финансировал Коминтерн, однако под руководством советской шпионки Хелен Силвермастер ее быстро переделали в организацию «Американская мирная мобилизация», и та продолжала вести кампанию против американской помощи Британии и против «разжигателя войны» президента Рузвельта.
Наряду со своими марионетками сама компартия США тоже очень активно агитировала за «мир» и против всякого вмешательства Америки в «европейскую империалистическую войну» (как именовала ее компартия). Вся прежняя антифашистская пропаганда была, конечно же, свернута, а новая линия, которую проталкивал в брошюрах компартии США ее лидер Эрл Браудер (например, в памфлете «Чья это война?»), по-попугайски вторила коминтерновским лозунгам, где вся вина сваливалась на британцев, французов и поляков, а на долю гитлеровской Германии критики практически не выпадало. По словам Браудера, Сталин, подписав пакт о ненападении с Гитлером, оказался «тысячу раз прав». Советский Союз, утверждал он, – это сила, выступающая за мир. Он даже остановил продвижение нацистов, «спасши от них больше половины Польши», и продолжает «использовать противоречия, существующие между империалистами, чтобы помешать им в осуществлении… их угнетательских и военных замыслов»399.
Такая софистика, конечно, не украсила крайних левых в глазах американского общества, и потому компартия США понесла заметный урон: количество ее членов уменьшилось на 15 % уже за первые полгода войны, а в 1940 году начался массовый отток новичков400. Американский политический истеблишмент тоже остался недоволен, и в октябре 1939 года федеральное следственное жюри предъявило Эрлу Браудеру официальное обвинение в мошенничестве с паспортом, опираясь на собственное публичное признание Браудера в том, что он ездил за границу по поддельным документам. Хотя это судебное дело было откровенно политически мотивированным, Браудера признали виновным и приговорили к четырем годам тюремного заключения, после чего он временно выбыл с политической сцены401. Кампания «Свободу Эрлу Браудеру!», затеянная вскоре его партией, не имела успеха, так как публика перестала доверять коммунистам и продолжала возмущаться сговором Сталина с Гитлером. Пакт о ненападении нанес американскому коммунизму сильнейший удар, от которого тот уже никогда не оправится.
Пока Голланц боролся с собственной совестью, а американские коммунисты тщились преодолеть подозрительность общества, некоторые левые пытались увидеть в нацистско-советском альянсе по-настоящему новую политическую расстановку сил. Собственно, мысль о том, что у двух этих режимов в действительности больше общих черт, чем различий, не раз высказывалась и до 1939 года, а после подписания пакта она, похоже, наконец обрела публичное подтверждение. И это была не настолько уж абсурдная мысль, как может показаться кому-нибудь сегодня. В конце концов, нацистская партия и зародилась из сплава социалистических и националистических идей. За названием «национал-социализм» стояли изначально вполне искренние убеждения, и если со временем социалистическое содержание постепенно исказилось и поистерлось, оно все же никогда окончательно не вытеснялось, и нет сомнений, что Гитлер и многие его единомышленники продолжали считать себя социалистами (в широком смысле)402.
